«Кормушка» в дверях камеры открывалась совершенно бесшумно, но за шесть месяцев заточения Башмак безошибочно научился определять сильный запах медикаментов из коридора. Вот и теперь, уткнувшись лицом в стену и накинув одеяло на голову, он отлично знал, что «дубак» просунул в окошко судки с обедом. Башмак не реагировал, он уже пятый день отказывался принимать пищу. Пил только компот, а бифштексы, тефтели, омлеты и жареную рыбу игнорировал. Впрочем, гарниры, салаты и супы он игнорировал так же, голодовка есть голодовка, как бы ни хотелось есть. Игра слов, ха-ха-ха, усмехнулся собственной шутке Башмак. За полгода он привык разговаривать сам с собой.
– Заберите, пожалуйста, завтрак, – жалобно проблеял «дубак». – Мне окошечко закрывать положено по инструкции.
Новый какой-то, подумал Башмак. Судя по голосу совсем мальчишка. А ведь у них здесь наверняка очень строгий отбор, кого попало на такую службу не возьмут, анкета нужна идеальная и несомненная приверженность Единой Вере. Неукоснительная.
– Требую прокурора! – крикнул Башмак и поморщился. Самому уже надоело повторять одно и то же. Пятый день.
– Не положено пациентам прокурора, – неуверенно отозвался парнишка. – Могу дежурного врача позвать.
Это что-то новенькое, раньше на его вопли персонал никак не реагировали. Неопытностью охранника надо было пользоваться. Башмак стянул с себя одеяло, сел на шконке и слабым голосом попросил:
– Позови, милый, позови. А то худо мне.
– Вы завтрак заберите, я окошко закрою и сразу позову.
– Не смогу я. Видишь слабый совсем? Так что волоки свою посуду обратно на кухню, а мне доктора зови, может процедуры какие назначит.
Охранник, действительно совсем молодой парнишка, посопел носом, собрал судки с завтраком и, так же бесшумно закрыв «кормушку», исчез. Башмак остался сидеть, тупо уставаясь на закреплённый в стене квадрат телеэкрана. Трансляцию включали после завтрака и до обеда он должен был пялиться в бесконечные новостные программы, идеологически выдержанные ток-шоу, истеричные проповеди столпов Церкви Единоподлинной Веры и казни еретиков. Казней было много, но ещё больше политических процессов, на которых вероотступники слезливо каялись, размазывая по избитым мордам слёзы и сопли, а потом их вели на куб-эшафот.
От Башмака всего-то и требовалось писать отчёты об увиденных безобразиях. Скромно высказывать собственное мнение. Непредвзято анализировать. Вносить предложения по оптимизации процессов и повышению эффективности. За это его вкусно кормили, на два часа выводили на прогулку и на час пускали в спортивный зал. Всегда одного. Под охраной. Спать разрешали сколько угодно с условием: каждый вечер – отчёт. И не отписка, а вдумчивое рассуждение на нескольких страницах. Через полгода такой жизни Башмак понял, что он самый настоящий писатель.
Но это позднее к нему вернулось чувство юмора. Поначалу, пока в клонированное тело возвращалась память – рывками, часто во сне, невнятными картинами прошлой жизни – тогда ему было очень плохо. Особенно когда в потных сновидениях душным кошмаром маячили перед глазами пропитанные кровью пряди волос облепившие лицо Ани.
И ещё постоянно его изводили бесконечные обследования: анализы, пункции, энцефалограммы. Однажды в стаканчик для сбора мочи он налил компота. Его очень серьёзно предупредили, что если такое ещё раз повторится, то ему вместо компота начнут подавать мочу. Башмак понял, что шуток здесь не понимают и затаился. Делал, что велят, изучал внутренний распорядок и пытался наладить контакт с охранниками и санитарами. Пока однажды не увидел на бетонной стене бокса, куда его водили на прогулку, крошечный рисунок.
Выцарапанный чем-то острым в самом низу, возле бетонного пола, носатый профиль Паркинсона. И тогда Башмака словно обдало кипятком. Аня жива. Это она, развлекаясь, любила рисовать шаржи на деда, над которыми они вместе потом смеялись. И потрясённый Башмак объявил голодовку, перестал писать отчёты. Он требовал свидания с Аней, а его просто игнорировали в ответ. Перестали выводить на прогулку и не включали телевизор, забрали книги. Ладно, суки, поглядим, кто кого, думал Башмак, но жрать хотелось всё сильнее.
Башмак, слегка пошатываясь, гулял из угла в угол, когда дверь открылась и вошёл высокий человек в белом халате. Про себя Башмак называл его «Длинный». Сменщиком Длинного был толстячок, которого Башмак окрестил Шариком. Оба врача держались с Башмаком отстранённо, в беседы не вступали, угрюмо втыкали иголки в вены, вводили катетеры, брали мазки со слизистой да выдавали бумагу и огрызок карандаша для ежедневных отчётов. Выправка и у Длинного, и у Шарика была военная.
– Проголодался? – лениво спросил Длинный.
Как с говном разговаривает, подумал Башмак и спросил:
– А ведь тебе влетит от начальства, если я подохну?
Длинный пожал плечами, развернулся и молча шагнул к выходу.
– Или ты ничего не решаешь? Попка ты, прыщ на заднице!
Длинный остановился, и Башмак поспешил закрепить успех.
– Мальчик на побегушках, так я и думал, – очень разочарованно сказал он.
Длинный снова развернулся к Башмаку, подошёл вплотную, презрительно глянул на шагателя сверху вниз. Если ударит, зубами в глотку вцеплюсь, подумал Башмак.
– Я тебе не попка, а офицер Санитарной Службы, – сказал длинный. – А если ты подохнешь, мы нового клона вырастим. Это хлопотно, конечно, но лучше, чем на твой шантаж поддаться.
Это ты врёшь, подумал Башмак. Если бы так просто было клонов выращивать, вы бы сразу не одного, а несколько штук забацали. У вас бы тогда шагатели тут уже хоровод водили.
– Милый, – ласково сказал Башмак. – Я же телевизор смотрю. Я же примерно представляю ваши технические и экономические возможности. И выводы делать умею. И сдаётся мне, эти выводы вам от меня и требуются, потому что я, судя по всему, интеллектуальными способностями превосхожу всех ваших кубоголовых аналитиков.
– Догадался-таки, – криво ухмыльнулся Длинный.
– Да как в стакан нассать.
– Сволочь мутантская. Ошибка природы, выродок. Ты ведь не человек даже, тебя в пробирке вырастили, – Длинный наконец-то вышел из себя, и это очень понравилось Башмаку.
– Так ты передай начальству, что впредь вслепую я сотрудничать не буду.
– Придушить бы тебя.
– Погоны снимут. За самоуправство.
Длинный смотрел на Башмака с ненавистью, а тот напротив, впервые за долгое время, почувствовал душевный покой. Длинный его ненавидит? Прекрасно, это взаимно. Башмак ещё не забыл, как умирал, разорванный пулемётной очередью. Вернее, недавно вспомнил.
– Что ты хочешь? – неприязненно спросил Длинный.
– Увидеть жену, – сразу ответил Башмак. – И пригласите в штат толкового психолога. Он вам объяснит, что иногда мне надо выдавать пряники.
