На севере-западе, примерно в трёх днях пути от Сентены1, есть маленькая островная провинция, соединённая с материком огромным железным мостом, который почему-то напоминает здешним суеверным жителям страшного монстра из детских сказок. Немногие в Ластертаде2 слышали об этом месте, и едва ли кто вообще бывал в столь отдалённом крае. В самом изолированном городке, больше походившем на сельскую местность, по сути, не было ничего необычного или же запоминающегося, разве что только несколько построек из белого камня, принадлежавших четырём семьям основателей. Они были похожи на старинные замки и располагались точно по периметру заселённой части провинции, точно грозные сторожевые башни в тюремном поселении.
В это время суток на улицах острова уже давно стояла глухая, безлунная ночь, но в одном из этих каменных домов, том самом, что стоял в гордом одиночестве на высоком холме и был построен не менее пяти столетий назад, всё еще горел тусклый мерцающий свет. На стенах, в обилии увешанных семейными портретами в тяжёлых рамках, выполненных уверенной рукой искусного художника, плясали причудливые тени, отбрасываемые пламенем свеч. Холодный осенний ветер, проникавший в помещение сквозь приоткрытое окно, заставлял людей (кроме самого хозяина, высоко ценившего свежий воздух), находившихся в богато обставленной комнате на втором этаже, зябко ёжиться и кутаться в пиджаки и пледы.
За столом из тёмного крепкого дерева, изредка макая гусиное перо в старинную чернильницу и царапая им что-то на листке плотной дорогой бумаги, сидел пожилой господин в строгом костюме. Его здоровье и тело были уже не теми, что когда-то: всё-таки возраст давал о себе знать. Глубокие морщины прорезали некогда высокий благородный лоб, сухие, мозолистые пальцы скрючились, а больная спина не позволяла сидеть на стуле так ровно, как того бы хотелось. Но всё же волевое лицо мужчины, чётко очерченные скулы и подвижные, умные глаза говорили о внутренней силе и неутолимой жажде жизни.
За спиной аристократа неподвижно и даже как-то торжественно стояли двое: ничем не примечательный мужчина средних лет в костюме дворецкого и молодая светловолосая женщина с точёными чертами лица – даже, скорее, девушка – в красивом белом платье, какие по традиции одевают молодые особы на свой первый бал. Оба неотрывно следили за правой рукой графа, которая неторопливо, но уверенно выводила слова, отчего-то кажущиеся роковыми. Вот, наконец, пожилой мужчина поставил в конце листа свою знаменитую размашистую подпись и протянул перо верному слуге. Последний, принявший на себя роль свидетеля, покорно сделал то, что ожидал от него господин. Граф благодарно кивнул дворецкому, после чего сложил завещание на манер письма и, предварительно растопив воск с помощью свечи и накапав нужное количество на бумагу, поставил фамильную печать. На последней гордо красовался родовой герб – легендарная птица феникс, восстающая из руин и пепла.
Девушка с признательностью положила тонкую белую руку на плечо своего тайного благодетеля и мягко улыбнулась. От этой улыбки лицо её осветилось каким-то особым внутренним светом, сделав вдруг свою обладательницу невозможно красивой. Дворецкий бросил на неё удивленный и отчасти настороженный взгляд, но через некоторое время полностью забыл об этом.
То, что могло кардинально изменить, а в некоторых случаях и поломать жизни многих, было аккуратно сложено и надёжно спрятано в переплёте объёмной книги, взятой из семейной библиотеки. Граф доверил документ, содержащий его последнюю волю, преданному слуге, которого знал также хорошо, как и себя, а, может быть, даже лучше. Тот с достоинством принял возложенную на него то ли великую честь, то ли страшный приговор и положил увесистый фолиант в свой неизменный кожаный портфель. Затем, коротко, но в меру почтительно поклонившись, дворецкий спешно покинул комнату, а через пару минут и сам хозяйский особняк. Очаровательная дебютантка и пожилой господин также вскоре распрощались, клятвенно пообещав друг другу хранить известные им одним тайны.
Итак, давно задуманное наконец-то свершилось, а все тузы удобно устроились в рукаве. Вот только кому принадлежал этот пиджак? Одному из тех троих, кто видел, что скрывала печать с изображением феникса, или же кому-то другому, совершенно постороннему или, возможно, напротив, очень близкому? Кто выигрывал от всего этого, а для кого слова на дорогой бумаге стали фатальными? Ответами на данные вопросы едва ли кто располагал в то время в этой далёкой и безвестной провинции.
Крытая карета, на дверце которой был вырезан уже знакомый нам фамильный герб, стремительно неслась по размытой дождями сельской дороге. Копыта породистых лошадей увязали в грязи, но молодой кучер не обращал на это обстоятельство никакого внимания и подгонял животных кнутом и изощрёнными проклятиями. Куда он так спешил или от чего бежал, для посторонних, случайно видевших размытое пятно кареты краем глаза, оставалось загадкой. В разряжённом воздухе стояла какая-то мрачная, гнетущая атмосфера, будто сама природа предчувствовала надвигающуюся беду и хотела предупредить о ней своих подопечных. Внутри экипажа, прижимая к груди портфель, словно родного ребёнка ранее бездетный родитель, сидел тот самый дворецкий, что по воле то ли своего графа, то ли зловредной судьбы, изредка любящей изощрённо пошутить, стал свидетелем документа, который мог уничтожить будущее многих влиятельных людей. Сложившаяся ситуация, несомненно, превратила его в подобие ходящей мишени, и потому мужчина, далеко не глупый и порядком умудрённый в интригах (кто сказал, что с ними не сталкиваются даже в глухих островных провинциях?), придумал один нехитрый план, согласно которому он смог бы обезопасить не только своего достопочтенного господина, но и его завещание. Почему-то второе казалось ему сейчас дороже и важнее собственной жизни. Возможно, в этой пьесе далеко не последнюю роль сыграла его хвалёная интуиция, а, может быть, этот слуга был просто до фанатизма преданным своему господину. Впрочем, какая разница?
