Я лежу на операционном столе в помещении с высокой концентрацией перевысранных мыслей. Наслаждаюсь наркозом и запахами полезных витаминов, как тот хуёк из башни, который сидит на табуретке и ест колбасу. Мне светит в глаза яркий свет, который я уже где-то видел, а в голове постоянно повторяется одна известная цитата какого-то очень умного человека. Я попытался отделаться от неё и задуматься о вечном, но на место цитаты пришли риторические вопросы: «Видел, как кончает толстуха? А слышал, как кончает слабоумный? Почему ты считаешь себя кем-то в этом пространстве? Ты бы трахнул свою сестру? А брата? А маму? А бабушку? А дедушку? Может, мёртвую бабушку или дедушку? Ты залупа? Нравится быть инвалидом? А как думаешь, что сложнее: быть инвалидом или ухаживать за инвалидом? А нравится быть неудачником? А говноедом? А Серёжей? Может, Барёжей?»
Я пытался заставить себя не обращать на них внимания, но чем больше пытался, тем сильнее хотелось ответить на каждый из вопросов «да».
Потом я всё же сумел сосредоточиться на несколько секунд, и этого было достаточно, для того чтобы я успел кончить.
Не переживай, мы ещё увидимся, в следующий раз я буду думать только о тебе. У нас будет предостаточно времени, чтобы помечтать.
* * *
Плацкарт, блядь! На этот раз я поехал в плацкартном вагоне. Я уже много времени не ездил в плацкартном вагоне, всё как-то в купе да в СВ. Не потому, что я зажравшийся мажор, просто я люблю тишину и спокойствие.
У меня был период, когда я трахался с одной девушкой, которая ко мне всегда приезжала на такси и сваливала тоже на такси, хотя дойти до меня можно было медленным шагом за пятнадцать минут. Потом мы расстались, а через полтора года снова встретились, чтобы потрахаться и вспомнить былые времена, и она призналась, что вообще больше не ходит пешком, даже на работу и с работы на такси ездит и подумывает о собственной машине.
– Ну ты и чикса́! – сказал я ей.
– А что такого, если я могу себе это позволить? Уж на такси-то я зарабатываю, – услышал я в ответ.
Тогда я задумался: а на что зарабатываю я? Бабки я практически не трачу, радостей в жизни у меня не много – порно и футбол. Больше меня ничего не интересовало.
И раз так, я подумал: «А я что, на билет на самолёт не зарабатываю, что ли?» Узнав цену билета на самолёт до столицы, я подумал слегка иначе: «А я что, на билет в купе не зарабатываю, что ли?»
И так я стал ездить в купе. Даже в СВ прокатился разок, когда были скидки на праздники.
(удивительным образом билет в св без скидоса стоит немногим меньше, чем билет на самолёт. едешь в купе, где о верхних полках напоминают маленькие лесенки, чтобы забираться на снятые верхние полки и смотреться в зеркало, которое висит криво и даже не прикрывает торчащие болты, оставшиеся от верхних полок, упоминание которых здесь вообще неуместно. даже боюсь представить, какие удобства меня ждут в самолёте, билет на который равен месячной пенсии моей бабушки.)
а вот если я напишу «моей мёртвой бабушки», это не будет выглядеть пошло, вульгарно и кощунственно?
В этот раз я решил поехать с мамой, захотел показать ей столицу. Она сказала, что на работе ей могут оплатить только билет в плацкартном вагоне, а раз так – зачем тратить деньги зря? Я твёрдо решил не изменять уже устоявшейся привычке и немного добавить мамке на купе, но, когда я получил зп, оказалось, что меня лихо нагнули на треть суммы. А при таких раскладах уже не до купе. Хорошо, если хватит на места на крыше.
Я всплакнул с досады, забил писю, сходил в аптеку за таблетками и потащил мать за билетами.
Говно, начатое с зарплаткой на работе, продолжилось в ж/д кассах: на нужную нам дату в плацкартном вагоне из нижних полок остались только две, и те возле толчка.
– Поехали на боковых или верхних, чего такого? – предложила матушка.
– С ума сошла? Я уже бороднулся с купе, ты хоть не забирай у меня последнюю радость отчаявшегося интеллигента.
Да, мне досталось тридцать пятое место, возле стеночки, за которой угрюмо стояло железнодорожное очко. По настроению я был с ним (с унитазом) на одной волне – обоссан и обосран. И видит бог, если бы я зашёл отлить, а ватерклозет со мной поздоровался или справился о здоровье, я бы расплакался в стульчак, обнял его и стал жаловаться на всех, ища поддержку где-нибудь внизу, у педальки.
Взяв билеты, я внимательно их изучил, затем посмотрел на маму и, не отходя от ж/д кассы, спел без присущего в таких случаях энтузиазма голосом умственно отсталого: «Как я рад, как я рад, что поеду в лимонад!»
– Ха-ха, – засмеялась мама. – Хоть бы на улицу сначала вышел.
Я зашёл в вагон с испорченным настроением и сразу же ощутил алкогольно-блевотную атмосферу плацкартного вагона, щедро разбавленную духом потных носков, и поморщился. Думаю, от этой атмосферы пропёрся бы, пожалуй, только один Жан-Батист, жадный до любых запахов, а все остальные парфюмеры тут же побежали бы блевать в толчок. Потом они бы принюхались к запаху железнодорожной уборной и сблевали бы ещё раз. А потом, принюхавшись к миксу из запаха толчка и собственной блевотины, – ещё раз.
А вот интересно, как срут парфюмеры? В противогазах? Или у них специальный туалет «два в одном» – унитаз, а рядом отсек для рыготни? Или… они с восхищением так: «Белиссимо! Я назову этот запах „утренняя какашка“. Нет-нет! Нужно что-то более прозаичное… например – „стремительный жюльен“… Да!»
Поезд ехал уже более тринадцати часов из пункта В, мы зашли рано утром, вагон был почти полон, всюду храпели люди. Мы аккуратно прошли в самый конец. Как я и ожидал: на столе помойка, под столом помойка, на наших местах насрано, а на верхних полках спят два храпуна – мужик и баба.
Я сел на тридцать пятое, прислонился спиной к той самой стеночке, за которой нёс вахту мой лучший кореш, и ещё до отправления попытался смириться с мыслью, что место литератора у параши.
Спать не хотелось, хотя я не выспался. Меня всё раздражало, и голова уже начинала болеть. Я слушал музыку, наваливая волюме́ сильнее всякий раз, когда какой-нибудь пидор всхрапывал так, что мне ненароком казалось, будто под колёсные пары поезда попала очередная свинья. Или хряк. Или хряп. Или храп!
