Порой не видишь вещи, потому что они слишком малы, а порой не замечаешь их, поскольку они слишком велики.
Стивен Кинг, «Лангольеры»
Уинк не понял, что произошло: просто в один момент он осторожно шёл внутри густой вязкой тьмы, затапливавшей неосвещаемый коридор космического корабля, а в другой – нечто быстрое, массивное и мощное обхватило его, сдавив, казалось, сразу всё тело. Воздух разом вышел из лёгких Уинка; он пытался сопротивляться, вырываться, драться за свою жизнь, но то, что пленило его, издевательски легко обнуляло результат всех стараний.
Начало жечь горло, в голове помутилось, туман наполз снаружи и изнутри, Уинк начал терять сознание. В процессе этого он предельно ясно – гораздо чётче, чем в любое другое, обычное время, – ощущал, что его руки и ноги выворачиваются, бесконечно покорные чужой враждебной воле. Стали трещать кости, потом – ломаться. Хотелось закричать, он даже выдавил из себя некое слабое подобие звука, что, впрочем, мгновенно и навсегда погибло во мраке длинного широкого холодного коридора.
Раздался удар – будто здоровенным молотком били по стене звездолёта… а затем и по полу, а после и по потолку. Уинка – или то, что от него оставалось: полуживое, полудышащее, полумыслящее – подняло в воздух. Высота коридора – три с лишним метра, однако поражённого беспомощностью человека, испытывающего колоссальные и (какая-то часть сознания твердила и твердила это!) нереальные, ни коим образом не вероятные в обыденной жизни перегрузки и боль, – что-то без всякого сомнения убеждало несчастного: он преодолел намного большее расстояние.
Правда то или нет, выяснить Уинку не удалось – точнее, даже если ответ и проник внутрь сознания и назвал себя, незримый могущественный пленитель сдавил покорное, наполовину мёртвое тело так, что превратил человеческую фигуру в бесформенный, полный мяса и крови мешок. Кровь потекла струйками и закапала на идеально ровный, поделённый на сегменты пол космического корабля.
Далее последовала… полная неподвижность. Через несколько секунд – глухой удар об пол. Массивная смертельная угроза почти беззвучно покинула этот отсек корабля, и сцена событий опустела. Ни звука, ни движения; лишь плотная тьма – всёпоглощающая и безразличная.
Ботинки Гросснера – высокие на толстой подошве, с механическими заклёпками и шнуровкой, – ступали по самоочищающемуся титану сектора H-7. Двухметровый брюнет с короткой стрижкой и мощными плечами водил из стороны в сторону самоподзаряжающимся от среды фонариком в надежде с его помощью развеять окружающий мрак и тайну, что пряталась в чёрном чреве. Слева от Гросснера вышагивал среднего роста блондин с зачёсанной наверх чёлкой, значительно сдобренной гелем; рука бортмеханика Маккинена держала фонарик чуть меньшего размера, который, хоть и светил не столь ярко, обладал функцией автоматического регулирования луча. По правую от Гросснера руку вышагивала доктор Вишницкая – совсем невысокая женщина с большими голубыми глазами (но предпочитавшая зелёные линзы), с объёмной высокой грудью, крутыми бёдрами и удивительно изящными руками; в распоряжении врача не было источника света, зато ей достались два миниатюрных, лёгких, с малой зарядкой энергера. У старпома и бортмеханика «обойма» энергеров в два раза превосходила такую вместительность, поэтому шансы, в целом, уравнивались.
Гросснер ступал по непонятно как и откуда здесь взявшемуся стеклу. При каждом новом похрустывании старпом непроизвольно морщился.
– Зря мы согласились, чтобы туда отправился Уинк, – вполголоса – давила тишиной и неизвестностью темнота коридора – проговорил Маккинен.
– Он капитан, – просто и тоже сохраняя определённую таинственность в голосе ответил Гросснер.
– Ну и что? Без него нам…
Гросснер не дослушал – резко повернул голову и недовольно бросил:
– Хватит. Может, с ним всё в порядке, а мы зря волнуемся.
– Тогда почему он не выходил на связь? – вступила в разговор Вишницкая.
Гросснер не стал заниматься измышлениями:
– Не мог.
– Но почему?
– Это мы и пытаемся выяснить. – Старпом замер на месте и внимательно посмотрел на Вишницкую. – Разве нет?
Двое спутников также были вынуждены остановиться.
– Да, – подтвердила врач. – Но неужели ты не чувствуешь…
– Верно, – поддержал Маккинен. – Тишь, и ни хрена не видать. И разбитое стекло… Откуда оно взялось-то? Хотя есть у меня предположение…
– А что тут предполагать? – Вишницкая направила луч фонарика вглубь коридора и на стену, потом щёлкнула кнопкой усиления. – Глядите.
Гросснер подошёл ближе; на ходу, не сдержавшись, пнул осторчетевшие осколки. Старпом поднял фонарик и посветил туда же, куда и Вишницкая.
– Отлично… – и выдохнул, и выплюнул он, после чего прибавил пару подходящих случаю выражений. – Лампы разбиты…
Действительно, шагов через двадцать пять – тридцать от них начинался участок коридора, где все – все без исключения лампы оказались уничтожены. Будто бы взорваны изнутри. Стильные, надёжные и яркие светильники в сверхпрочном прозрачном корпусе и не менее крепкие «вечные» лампочки теперь превратились в ворох осколков под ногами. Этакий снег из стекла XXIV века.
– Но там, сзади, осветительные приборы целы, – указала Вишницкая.
– Верно. – Маккинен кивнул. – Значит, что бы тут ни случилось, это случилось в дальней части H-7.
– Но почему мы ничего не слышали?
Гросснер усмехнулся.
– Дорогой доктор, а вы вообще имеете представления, что произошло?
– Увы, нет.
– В том-то и дело. Если причина обыденна, мы, скорее всего, отыщем её. Если же нет…
Все трое некоторое время помолчали.
– Хочешь сказать, – заговорила наконец Вишницкая, – суть кроется не в системных неполадках корабля и не в прописанных возможных сторонних факторах?
– Ничего я не хочу сказать, – чуть импульсивнее, чем следовало, отозвался Гросснер. – Хочу только понять, куда делся Уинк.
Тут раздался голос Маккинена: пока коллеги рассуждали, он прошёл дальше и повернул за угол. А там…
– Да идите же сюда!
Ни старпому, ни врачу не понравилось, каким голосом звал бортмеханик. Взволнованные, они ускорили шаг. Миновав прямой участок коридора, свернули направо и едва не натолкнулись на Маккинена.
– Ну… – начал было Гросснер.
И тут же замолк.
Страх проник под их кожу, заставив непроизвольно сжаться изнутри. Гросснер сглотнул; рука Маккинена, сжимавшая пистолет, задрожала; Вишницкую вырвало.
Весь видимый участок коридора, насколько хватал глаз, усеивали разбитые стёкла, кое-где лежавшие почти что кучами. Многие поблёскивали красным – цветом крови. А причину такого блеска размазало по полу и правой стене; кровавые пятна, уже засохшие, угодили и на потолок. И вокруг валялись ошмётки мяса, обломки скелета, куски мозговой массы…
