Анна Овсянникова - Сижу и вижу

Я люблю тебя, лето! -

закричу я в июне с балкона, погромче.

Погромче, да так, чтоб услышали где-то в Толедо,

Чтоб докричаться до самого синего неба.

До неба, под ним ведь кричат и живут, как и я

Даже те, кто уже изменили привычному кредо.

Я люблю тебя, лето! -

Закричу я

Ну продлись ты еще на полгода побольше!

Солнце, забудь!

Прекрати дни считать, а свети посильнее

Да так, чтоб у нас тут был градус под сорок!

Я люблю тебя, лето-

Прошепчу я.-

Останься со мною подольше.

я жду, торопись.

с букетиком белых гербер,

как всегда, у вокзала

не поленись.

я буду обычной,

как в твой первый день

я лето украла,

понемногу к нескромной

поре всех раздетых.

солнце безжалостно

как и всегда.

меньше убитых

собой. а я все жду

и жду. сейчас декабрь

лежит в объятиях глубины

снегов. я не уйду

Я верю в светлое "мы",

Я верю в дружбу между

этими кем-то: ты и я.

Я верю в яркое "мы".

Я знаю "мы" будем вечно,

Я знаю "мы" – это синоним

к необдуманным грезам.

Я знаю "мы" будем точно здесь.

Не кончатся кухонный чай

и вода из-под крана.

Не кончится “мы” пока

не сочтут, что оно слишком большое

для жизненных целей.

Не порвутся гитарные струны,

Не порвутся и нервы наши

и связь не порвется,

состоящая из наших душ каши.

И ты будешь приходить точно так же

И звать тебя будут все "дядя Андрей",

А я буду жить тетей Аней в

хрущевке с гитарой, а со мной котофей.

Уж сыграны наши пара спекталей,

Но главное все впереди.

Нам теперь жизнь сыграть надо.

Come on, Айседора! За битой следи.

Так ведь и быть не должно,

что оказываемся на разных концах планеты

мы – кусочки одного "хорошо".

Ведь получается это совсем не нарочно,

что оказавшись по разные стороны баррикад

мы пишем друг другу сквозь-строчно.

Так получилось совсем случайно,

что теперь мы два раза по одному целому

ты возвращайся нечаянно.

Восемь синиц на моих проводах,

восемь осмысленных лиц.

Несколько тысяч убийц во снегах

и всего только восемь синиц.

Как же им быть против злых глупых птиц?

Кто же поможет впотьмах

разузнать в какой области черных ресниц

разместилися зимы в слезах?

Восемь синиц на моих проводах,

восемь веселеньких лиц

заклевали до смерти всю зиму в слезах

и остались со мной весновать.

Хорошо у Вас в Стране Советов было, Вова.

Нынче ж только героин да наигрыш,

Самоосознание уже не ново,

самобичеванием – и то не удивишь.

Нынче, Вова, журавли по ощущениям,

чуть ближе облаков летают – высоко,

а синицы с куцыми хвостами падают

прямо в руки. Им, как нам, до жизни далеко.

В этом времени живым быть уж не модно.

Модно истощенным быть до мозга кости

и носить, что в тряпки половые уж не годно.

"Поэтичным" быть иль чтоб трясло от злости.

Модно слушать звук "inferno" очень громко,

модно быть пустым и "экзистенциальным".

Вот еще пытаться думать очень модно,

только лишь пытаться, "думы" недоступны модным.

В этой квартире четыре окна.

В одной из трех комнат – как на улице

– окно открыто всегда.

В этой квартире как у Кустурицы:

"Жила-была одна страна".

Только вот не “была”, а живет до сих пор

и в стареньких окнах лучистое солнце

играет и светится, смотрит в упор

на пыльно-зеленое бутылочки донце,

послужившее нам – мне и солнцу

– обручальным кольцом.

из сухофруктов компот

будет сварен за год

до возвращения

сына

маленький кот

станет больше на год

без превращения

в кошку

душевный помет

выйдет из

сумасбродного тела

Как бы счастливы вы ни были, все что у вас за спиной и под кожей там и останется: раскаленным ножом в спине и отмершей плотью внутри.

С любовью.

Купи мне бутылку виски и квартиру,

а через полнедели от меня не останется и половины.

Купи мне билет на Юпитер или Венеру

или хотя бы на кончик ножа героина,

чтоб долететь до планеты без помощи карты "малина".

Купи мне ирландского кофе с любовью

и через полмесяца будешь таким же, как все –

бездомным поэтом с надрезанной бровью.

Купи мне билет на последние деньги и кусочек

любимого тортика Энджела Делапорте -

гея, любившего моего мужа, не прожаренного, с кровью.

Купите мне кто-нибудь это лекарство

от безудержного "счастья”, летящего только вниз,

влекущего в дальние странствия

и падающего на поле битвы (или на кровать).

Все, что написано без всякой чертовой рифмы

и есть поэтика, только вот

читают ее не глазами и головой,

а на ощупь и с сердцем вывернутым.

Фразам красивым и словечкам заученным

с хромой ноги, шеи не повернув,

пинка дать бы стоило.

Полгода ничего не писав,

а только кистью марая листы белые,

забываешь, что это такое вообще -

буквы выводить карандашом осатанелые.

Всему, что льется из глубины захрясшему,

и в "хорошем и правильном" затвердевшему,

выход давать нельзя ни в коем случае,

но приходится иначе может случиться

не-поп-ра-ви-мо-е.

Согрей меня, спаси меня Джа!

Сделай так, чтоб в голове ее

кроме переводов бамбей куража

была еще каморка для стража.

мыслей ее.

Сделайте, господи, так

чтоб на стене ее начерчены были

не бродскости и куски ахматовских. Брак.

А мои – черным по белому, стихи для собак

Так в холодных ночах,

и при полусгоревших свечах

вспоминают.

Так, когда согревает лишь

огонь зажигалки, обогревателя жар

понимают.

Так при полупустом бокале,

без всякой смешной морали

раздевают.

Вот именно так, когда не

миллионы любимых и вечных,

знают,

что лучше быть одному,

чем с кем-то недолговечным

бессердечным,

но плохо, когда любовь вырывается

наружу, сквозь кожу испаряется,

а некому

некого

не от кого

нет никого.

я люблю.

это, знаешь ли, странно и страшно.

я наверно люблю бесшабашно,

но люблю.

я люблю.

это словно бы омут, но чистый, безбрежный

я люблю твой взгляд тепло-нежный.

я люблю,

но боюсь резких слов своих жала

раны от них – почти от кинжала.

я боюсь.

я боюсь

полюбить тебя так, как навечно

сплетаются два кружка в бесконечность.

я боюсь.

я хочу

нежной быть и бережной дамой,

а не шляться в пропитых уголочках Арбата

я хочу,

но я не такая.

ты для меня

это солнце и небо и яркость

и море и свечи и радость

и все что люблю.

ты для меня

это что-то такое родное