– Ох, не нравится мне это – не по сценарию открылся микрофону главный конструктор нейросферы «Сверхновая Москва». Вкушавший триумф еще полчаса назад, он с постной физиономией вяло целился теперь пальцем в голограмму – эмблему проекта.
–Почему же? – хищно заулыбались журналисты – Это же ваше детище?
–Детище-то да, но какими скачками мы несемся в будущее! Эта нейросфера просчитывает почти все негативные события, сразу направляет службы – на порыв! На пожар! Подгоняет транспорт куда надо, открывает реверс где надо, даже может собачку успокоить, которая одна дома, голограммой хозяина, его голосом. Отсинхроньтесь с ней браслетами здоровья, и она сама врачей позовет, когда надо. А преступников как выслеживает! А спеть, а по душам поговорить – и все это абсолютно бесплатно! Живая! Сверхновая! Всезнающая нейросфера! Для умной! Безопасной! И заботливой Москвы!
Загудели фанфары – журналисты поняли, что их немножко разыграли и поаплодировали. Разработчики, с гримасами недоумения следившие за шефом, тоже выдохнули, защебетали, захлопали – и главкон, довольный собой, проткнул голограмму насквозь.
Весь этот ясный ноябрьский день 2050 года нейросфера поэтапно вводила сама себя. На 21:00 она запланировала самое приятное – включить режим иллюминации «мерцание терапевтическое» и живые настенные фрески. Тысячи москвичей, пользуясь небывало теплым вечером, вышли посмотреть на сверхновые фокусы. И вот они, первые, плавные как облака цветные пятна…фокусировка и…гаснет всё электричество в городе! Исчезает, будто его не было никогда, интернет, стынет в трубах вода и газ, одним словом, отключается всё, кроме автономных медицинских систем – так уж хитро они сконструированы, что готовы абсолютно ко всему.
В гнезде нейросферы успели увидеть, что рухнула «Сверхновая» при вводе Останкинской башни, как если бы налетела на ось и опрокинулась в бездонную яму.
Нельзя сказать, что на улицах начался хаос – автомобили сами держали дистанцию и разъезжались на перекрестках, учтиво моргая друг другу и не позволяя хозяевам брать на себя управление. Многие водители предпочли немедленно присоединиться к толпе очевидцев, а их авто отползали к ближайшей стоянке. И не успели еще москвичи определиться, жутко им, весело или скучно в наставшей кромешной тьме, как в одно мгновение, в квартирах и на улицах, гигантские и в рост человека, тусклые и подсвеченные – всюду вылупились голограммы, изображавшие старуху: согнутую почти пополам, обернутую тряпьём, в рогатой кичке, с большущим горбом. Старуха была очень уродливая: на морщинистой ее физиономии цвета коломенской глины росли малиновыми рыхлыми буграми щёки, губы свернулись за беззубые десны, а по центру громоздился нос – голубец с вывернутыми ноздрями, которые шевелились сами по себе, то втягиваясь, то открываясь.
«Ах ты ж матерь божья, чтоб тебя!», «Это что, новый креатив от мэрии?», «Хенде-хох!» – и менее цензурные варианты выкрикивались тут и там из толпы.
Хтоническая карга довольно долго взирала на Москву молча, но наконец, пошевелила ноздрями и еще более жутким, чем весь ее образ, голосом заскрипела:
–Чую кроооовь!
И захохотала.
«Останкинская старуха!». Лютая страшная ведьма, то ли живьем закопанная, то ли на дыбу намотанная, страдания и погибели вестящая. Это что же будет? Она выкрикивала, завывала, напевала в разном порядке зловеще заковерканные слова: «Засекут да заняволят-то тобя, ты останисся, останисся пустой, апузырисся заморскою брагой, козлоногия прискочуть за тобой, и нащадно буде бить тобе кнутом, а на то принудя деточек смотреть, да именьям и скотам твоим гореть, струпы моровы принося суховей, побиваша иссекаша всих людей, испаритися да будя ты мяртвец, хворостовый нацопят тобе венец, и смердяшя неистленная душа, присно з бесами скакати да греша». Иногда она заливалась: «Их-хи-хи-хи-хи-хи-хи, исклюють вас пятухи!» – и заходила на новый круг.
