Бабка с трудом поднялась с кровати и кряхтя, держась одной рукой за бок, зашла на кухню.
Проверила утром ещё сваренный бульон. Выглянула в окно. Мишки, внука, во дворе не было. «От же чертенок. Вот-вот корову надо идти встречать, а он с ребятней гуляет, не пойми, где», – бабка и не заметила, что все это она произнесла вслух. Дальше, бурча себе что-то под нос, хромая, вышла в заросший травой двор. Оперлась на калитку, что только её голова видна была, с одной стороны, по-юношески вскинула руку, закрывая лицо от заходящего и слепящего солнца, и зычным голосом прокричала:
– Миша-а! Унучек! Поди сюда! – крикнула, выждала паузу. Прищурилась, что есть мочи, начала вглядываться вдаль.
Бабкин дом, был последним в деревне, на самом её краю. Только дорога отделяла забор, вернее забора-то и видно не было, весь он оброс хмелем, от обширного поля пшеницы. «А пшеница удалась в этом году», – размышляла бабка, позабыв про внука. «Ой, корову-то надо встречать», – открыла калитку и засеменила быстрым шагом к краю поля. С угла было отлично видна дорога, и прямиком, если смотреть по этой дороге, опушка леса. Вот туда частенько и бегали ребятишки, в старую и заброшенную мельницу, построенную и разрушенную еще при царе Горохе. Нет их там. Что же делать, пришлось бабке хромать в другую часть поля, встречать пастуха да корову.
А Мишка, тем временем, несся со всех ног через поле со своими дружбанами, наискосок, прямиком к дому. Знал, что влетит, поэтому и сверкал пятками так, что пыли столб за ним не успевал оседать.
– Пацаны-ы-ы, – кричал он во весь голос. – Вон вишню видно уже, – на бегу кричал он. – Давай вправо, может, успеем!
Где-то глубоко в душе, он надеялся, что успеет перехватить корову до подхода бабки. Будет идти с ней рядом, а когда она выйдет со двора, сильно удивиться, что вот он: «сама ответственность, бабка забыла, а он нет». Но ошибся…
– От чертяка. Ну ничего не делает, – отчитывала бабка. – Хоть бы разок-то, да без происшествий корову встретил. Ай, проказник, – подошла к дереву и сдернула ветку. Ловко, в два приема и в руках длиннющая хворостина.
Задница у Мишки горела весь вечер. А куда без таких воспитательно-назидательных процессов. Бабка Мишкина иначе не может, по-другому не привыкла. Еще отца его так охаживала: «Царство небесная», – перекрестилась бабка. Мишкина мать, умерла ещё при родах, а отец, сломленный горем, запил и проклял весь белый свет, помер, когда сыну было-то еще два или три годка. Бабка уже и не помнила точно. С тех пор и воспитывала внука одна. Вот и сейчас, вспомнила она отца Мишкиного да сына своего, всплакнула.
На улице потемнело. Бабка налила тарелку борща и вышла к калитке:
