Помни, – жизнь одно мгновение!
Н. Я. Суханова (Мих)
Как-то раз, в промозглый ноябрьский четверг 1996 года, мы отчалили из нашего учебного заведения в лес. Ходовое снаряжение у меня осталась дома, и это огорчало.
Наш тренер, – Наталья Яковлевна поставила нам задачу на поход, – пройти около 90 км за три дня.
Рюкзак, спальник и «клмн» (Кружка, Ложка, Миска, Нож), у меня всегда были с собой и лежали в походно-складском помещении. А вот одежда на мне была для экзамена – брюки, пиджак и куртка из кожзама (причём не моя, а одолженная на время у друга). Пришлось занырнуть на склад и переоблачиться в песчанку, армейскую рубаху и погрызенный мышами офицерский плащ. На голову я напялил летнее кепи и опустил на нём «уши».
В электричке мы катились с комфортом, так как связывали проволокой входные двери, и наваливали рюкзаки на двери в тамбуре. Таким образом ни пассажиры, ни контролёры не могли проникнуть в наше тамбурное «купе». Ноздря извлёк гитару. Это была отвратительнейшая «шаховская», которая вечно расстраивалась, (так как какой-то вурдалак-инженер придумал ставить на эти гитары устройство регулировки подъёма грифа). В дырке на грифе находился регулировочный болт, который надо было вращать специальным ключом или пассатижами. Закончив настройку гитары мы грянули песню, сочинённую Игорем Шеметовым, (поэтом, из Натальиных выпускников). Слова были незамысловатые:
Наверно помнишь, как недавно гуляли мы с тобой
Ты мини-юбку одевала.
Гуляли тёмными ночами под яркою луной
Ты меня к губам прижала.
А твоя мама всё кричала: «Вам пора домой!»
А ты как прежде язык ей показала.
И мы с тобою побежали на берег крутой
Чтобы не слышать, как мама нас ругала.
Лишь только слышали вдогонку:
Эх, хулиганьё!
А дальше гром гремел, – вот так ругала мама!
Вид у нашего коллектива был тот ещё: Сергейчик ходил в моём красном капроновом комбинезоне, (мне отдали его, когда закрыли нашу лыжную секцию), а поверх комбеза у него было драповое пальто. Надюха-Марина и в училище и в поход одевала балахон с Цоем, чёрные джинсы и модный китайский пухарь. Кабан ходил в армейском х/б, спортивной шапке, разгрузке и бушлате. Ноздря – в морских клешёных штанах, тельнике и брезентухе. Петрен – в клетчатой рубахе, вязанной шапочке и армейском х/б. «Гуляй-поле», – не более того и не менее того.
От ночной пустой платформы, где не горел ни один фонарь, мы отчалили в сторону леса, выпив «на ход ноги».
Вёл нас выпускник техникума Серёга с позывным «Кабан». Он деловито светил себе налобным самодельным карбидным фонарём, когда сверялся с картой. Карбидный фонарь с отражателем я видел до этого только у спелеологов в пещере Съяны. На голове у человека с помощью широкой резинки был закреплён шланг. Из баллона на поясе, где две субстанции (вода и карбид), соединялись воедино поступал по этому шлангу ацетилен, и на лбу горел неспокойный огонёк пламени. И этот неровный отсвет усиливался отражателем из жести. Поистине, это напоминало алхимическое делание.
У самого леса, в импровизированной беседке, тусовались какие-то тёмные личности. Разговор они вели исключительно матом, и от всей этой беседки веяло, как мне показалось животной агрессией. Будучи людьми вежливыми, мы с Ноздрёй проходя, поприветствовали их. В ответ мы услышали пьяный голос :
– Э, зелёные! А ну, упор лёжа приняли!
Сергейчик зорал «Рубимся» и швырнул в беседку пустым пузырём из-под портвейна «три топора». Рома вообще был резким малым. Клейкая ночная тишина разбилась звоном разлетающихся осколков. Нехотя, Кабан развернулся на месте и достал нож, замотанный синей изолентой. Нож всегда висел у него на шее, когда мы шли по лесу. Кабан зарычал попёр в сторону беседки. От страха я оцепенел, но двигался за Петреном, который тоже что-то шёл и орал. Я даже орать не мог – горло сдавило спазмом от страха. Ноздря скинул свой рюкзак, вырвал с боковых строп сапёрную лопатку и заорал «Сальмонеллааааа!!!»
Драка не состоялась, – тёмные личности, спотыкаясь, рысью свалили из-под навеса.
Кабан обыскал всё под тентом, нашёл пустую бутылку и вручил её мне на всякий случай. Положить её мне было некуда и я тащил её в руках, потом выронил и поднимать не стал.
Всё, отцы, валим в лес! – сказал Кабан, и мы ускорились.
Теперь всякий шорох с периферии я воспринимал как следы погони. Ноздря тащился сзади с лопаткой в руке. Он ещё в шараге пришурупил к ручке своей МСЛ-ки петлю, и таким образом сделал себе темляк. Где-то часа два интенсивного марша, никакой дождь и грязь под ногами не чувствовались, и было постоянно жарко. Песен, ясен пень, не орали. Чавкали по грязи долго. Причём идти наощупь было куда приятнее, чем в свете фонаря. Когда надо было перепрыгивать через очередную глубокую канаву, Кабан встал сбоку, чтобы посветить прыгунам. В тусклом свете его карбидки выхвачена была из темноты дикая тёмная грязь. Мокрые чёрные ветки щупальцами тянулись к нашей маленькой группе. Наощупь шлось гораздо веселее.
Слава Богу, что с нами не пошли однокурснички, которые все слились накануне. Началось бы хныканье, «беее-меее, я дальше идти не могу…» Даже песни орать не хотелось. Говорить о такой вежливости, как пригнуть ветку, чтобы она не ударила идущего сзади, не приходилось. Интервал был по два-три метра, поэтому сырые ветки отгибались скользящими по грязи людьми и, свистнув в дождевой пелене распрямлялись, никого не задевая. Вдруг Кабан встал как истукан. В него воткнулся Сергейчик и заорал: – «Остановка!!!»
Итак, Рома Сергеев заорал: «Остановка!»
На остановке мы сгрудились к Кабану, предвкушая выпивку. Осветили пространство Ромкиным фонарём. Лес перед нами редел, заканчивался обрывом, и продолжался за рекой. Петрен пошёл пощупать спуск, но кубарем укатился вниз. Взявшись друг за друга, спускались мы по грязи, присыпанной снегом. Охочих разуваться и ломиться без портков на противоположный берег реки, (кроме Ноздри), не было. Вырубили себе палки, типа посохов, выжрали портвешка «за переправу», и полезли в воду. Моя коряга при первом тычке в илистое дно сломалась, и я шёл, опираясь на Ноздрю. Тот не выпускал из руки свою «сапёрку».
Мне вдруг показалось, что на противоположном берегу реки сидят ханыги, которых мы прогнали и поджидают нас. Оказалось, что это просто деревья. Вообще, говоря «по чесноку», никакого желания рубиться с местными не было, однако была традиция и вот какая. Нельзя проходить мимо, когда тебе говорят плохие слова. Надо реагировать. Наши выпускники, – буйволы типа Пиныча с Коляном любили мордобой, но и могли договориться с противником. Что касалось до нашего курса, – мы приучились орать громко, швырять бутылки и прыгать в сторону противника.
