Иллюстратор Ирина Сергеевна Васильченко
Дизайнер обложки Ирина Сергеевна Васильченко
© Илья Илюшин, 2020
© Ирина Сергеевна Васильченко, иллюстрации, 2020
© Ирина Сергеевна Васильченко, дизайн обложки, 2020
ISBN 978-5-4498-5987-7
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Улыбнется небу жухлая трава.
Не разлюбят ветер голые осины.
Листья – это желтые слова,
Чьих-то глаз не тронувшие синих.
Чей-то голос стайкой диких сизарей
Душу выклюет невидимо, неслышно.
Терпкой каплей солнца на коре
Их вспугнет подрубленная вишня.
Скорость – не лекарство от утрат:
Кто не с нами, тот, увы, не с нами.
Бездну полуночных автострад
Не засыпать желтыми словами.
Бьется в окна небесная синь
Без пощады – аж ломит в висках!
Ветер нынче с утра разносил
Почту – письма на облаках.
Ты попробуй конверт ухвати!
Подлетел, покружил – был таков!
Выбивается ветер из сил,
Сыпля письмами из облаков.
Ты сумеешь прочесть между строк:
Там стук сердца да взмахи ресниц.
А для облачной почты, сынок,
Нет ни складов, ни верст, ни границ..
«Чупа-чупс», паровозик, батут…
Я чуть позже тебя обниму:
Вот такой рук готовлю размах!
А пока что ты – там, а я – тут,
Я пишу тебе на облаках.
Говорят, что он бабник и пьяница.
Мама плачет в подушку ночами.
«Папа твой не придет, не останется!» —
Пацаны и девчонки кричали.
Слезы высохли, склеилась трещина.
Снова смех и румянец на коже:
Поменять мужика может женщина.
Но отца поменять невозможно.
Годы тонут в небесной лазури.
Тридцать лет… он не мог не соскучиться.
Он придет. Он придет и закурит.
В щеку ткнется усами колючими…
Он лежал, словно пес под забором,
На полу, на Казанском вокзале.
В ухо сонному доктору «скорой»
Почерневшие губы шептали:
«К сыну ехал полжизни я.
Слышишь?
Передай, если сможешь, при встрече:
Повидаться при жизни не вышло.
Я скучать по нему буду вечность».
А сосед по палате, зевая,
Мне сказал вчера ночью, что звезды —
Просто дырки в полу у рая.
Возразить? Черт возьми, уже поздно.
Утром.
Утром кровать – пустая…
Здесь в палатах на окна не вешают штор.
Звезды преданно светят ночами
Своим братьям —
кому был зачтен приговор —
Тихо, быстро, без слез и прощаний.
Этой ночью, крутясь в одеяло,
На окне задержался глазами:
На одну их там больше вдруг стало!
Нет… скорее всего, показалось.
А с соседней подушки блеснули глаза —
В темноте даже ярче, чем звезды.
И вот этим глазам захотелось сказать
Про те дырки в полу.
Но не стал.
Промолчал, чтобы… не было поздно.
За замерзшим окном ветер щетками туч
Чистит мир, лунным соком залитый.
Душу настежь открыв и в сугроб бросив ключ,
Я пришел к Тебе с первой молитвой.
Я с улыбкой смотрю на игру чистых звезд:
Ты прости, что я лгал нам обоим.
Без обмана прожить может разве что пес.
Человек… он по-хитрому скроен.
Снег стучится в окно, как израненный пес,
Ему с радостью створки открою.
Вижу: каждая ложь, что с собой я принес —
Его алая капелька крови.
Нас лишь двое с Тобой. Как всегда, как сейчас.
Правда жалит нас стужей суровой.
Если лгал одному я кому-то из нас,
Значит, пачкал обманом второго!
Я пришел не просить, я решил просто жить
В состоянии, чистом, как иней.
Я с разбегу нырнул в мир, свободный от лжи,
Содрогаясь от четкости линий!
За замерзшим окном ветер щетками туч
Чистит мир, лунным соком политый.
Душу настежь открыв и в сугроб бросив ключ,
Я пришел к Тебе с первой молитвой…
За мечтами, любовью, работой,
Женским смехом и детским криком
Партизаном крадется кто-то.
Тот, к которому мы не привыкли.
Кто-то волком гоняет душу,
Словно клячу по ипподрому,
С бездны к звездам, а с неба – на сушу,
Чтоб она не привыкла к дому.
Ну, наверно, нельзя, иначе.
Разум, сердце, свобода и знания
Нам даны, чтоб от боли плача,
Мы себя в себе не узнали.
За гудками, собачьим лаем,
Детским смехом и ревом моторов
Декорации кто-то меняет.
Тот, кто очень не любит повторов.
Ключ, дрожь мотора, сцепление. Газ.
Окна, подъезды, деревья. Столбы.
Чуткость руки, автоматика глаз.
Скорость, как пес, на цепи у судьбы.
В пестрых гробах легковушек и фур
Горло ошейником сжали дела.
Солнечный свет трафареты фигур
Выжег из-под лобового стекла.
В каждой свободной руке у виска
Намертво вклеен смартфон-пистолет.
Каждый с рассвета – мишень для звонка.
Каждый – для всех, для себя – его нет.
Цель – абсолютный контроль и уют.
Каждый, как бог, среди кучи червей.
Над головой – неба синий лоскут.
Не управляется пальцем. Забей.
Солнце встает. Но не нужен рассвет.
Ведь к горизонту никто не спешит.
Мчится с утра человек-трафарет
На распродажу ненужной души.
Нет тише грома тишины,
Нет холоднее сердца льдины.
Невидимы и неслышны,
Нас по ночам вскрывают сны,
Как море в штиль дельфины.
Так умные глаза грустны,
Так в облаках резвятся краски!
День – это ужин для Луны
И вечность целая для сказки.
Весь край земли в крови бродяг:
На небесах им роют ямы.
Сквозь годы призраки летят —
Глаза поластить, как котят,
В лучистом взгляде мамы.
Горячий битум зимней ночи
Течет на стынущие души.
Свинья-вселенная полощет
В их снах космические уши.
Полоска света – бритвой в темень,
Среди конфет дымится кофе.
По мягким камышам постели
Лягушкой прыгает любовь.
Под окнами чернеет тело,
Во взгляде – шрам чужого счастья.
Кому-то суждено быть целым.
Другие остаются частью.
Забытый Богом тамагочи
Среди тупой кровавой чуши…
Свинья-вселенная хохочет,
Глотая кинутые души.
Плёнка. Объектив. Затвор.
Ванночка, фиксаж, фонарь.
Негатив, как залп в упор:
Вместо человека – тварь.
Звезды, черные, как смерть.
Небо, жёлтое, как ужас.
Горы – груди старых ведьм.
Над костями сосен кружит
Череп вспоротой луны.
В луже красной тишины,
Переваривая души
Свежеумерших старух,
Разваля моря и суши,
Дремлет мир.
Палка, шапка, фуфайка на вате.
Эх, ромашки примял на пригорке!
Машет плетью-рукой: «Стой, касатик!
На, разжуй-ка мне хлебную корку!»