На другие места ночь спускается, но к Мунлайт-Бею она подкрадывается на цыпочках, производя столько же шума, сколько его производит лижущий берег нежный темно-сапфировый прибой. Когда на рассвете ночь отступает через Тихий океан к далекой Азии, она делает это неохотно, оставляя на подъездных аллеях, под припаркованными машинами, в дренажных канавах и под кронами старинных дубов черные озерца.
Тибетская легенда гласит, что священные Гималаи – это дом всех ветров, где рождаются и легкий бриз, и яростная буря. Если у ночи тоже есть свой дом, то им, без сомнения, является наш городок.
Одиннадцатого апреля, минуя Мунлайт-Бей по пути на запад, ночь забрала с собой пятилетнего мальчика по имени Джимми Уинг.
Около полуночи я ехал на велосипеде, колеся по улочкам у подножия холмов неподалеку от колледжа Эшдон, в котором когда-то преподавали мои родители. До того я был на берегу: стоял почти полный штиль, и прибой не стоил доброго слова, так что не имело смысла раздеваться и спускать на воду серф. Орсон, метис черного лабрадора, трусил со мной рядом.
Мы с мохнатой образиной не искали приключений, просто дышали свежим воздухом и удовлетворяли общую для обоих потребность в движении. Почти каждую ночь мы с ним ощущали смутное беспокойство и томление духа.
Нет, в живописном Мунлайт-Бее, который был одним из самых тихих и в то же время самых опасных мест на планете, искать приключений стал бы только дурак или сумасшедший. Тут было достаточно несколько минут постоять на месте, чтобы приключения нашли тебя сами.
Лилли Уинг живет на тенистой улице, заросшей душистыми пиниями. Фонарей здесь не было; стволы и изогнутые ветви казались черными как уголь; лишь кое-где лунный свет освещал перистые кроны и серебрил грубую кору.
Я заметил ее, потому что между стволами пиний сновал взад и вперед луч фонарика. Полоска света упала передо мной на мостовую, и тени деревьев словно подпрыгнули. Лилли звала сына. Она пыталась кричать, но ее голос заглушили одышка и страх, отчего имя Джимми превратилось в неразборчивое шестисложное слово.
Поскольку на дороге было пустынно, мы с Орсоном двигались посреди мостовой, чувствуя себя королями дороги. Мы свернули к тротуару.
Когда Лилли пробежала между двумя пиниями и очутилась на улице, я спросил:
– Барсук, что случилось?
Я прозвал ее Барсуком двенадцать лет назад, когда нам было по шестнадцать. Тогда ее звали Лилли Трейвис, мы любили друг друга и верили, что нам на роду написано быть вместе. Среди длинного списка наших общих увлечений была книга Кеннета Грэма «Ветер в ивах», в которой мудрый и смелый Барсук мужественно защищал всех добрых зверей в Пустоши.
«– В этом месте любой мой друг ходит там, где ему нравится, – говорил Барсук своей подружке Моул, – а если нет, я выясняю почему!»
Вот так и Лилли. Те, кто сторонился меня из-за моего редкого недуга, кто называл меня «вампиром» из-за моей врожденной непереносимости даже самого слабого света, подростки-психопаты, которые сговаривались мучить меня, колотили и светили в глаза фонариком, которые говорили обо мне гадости за спиной, как будто я нарочно родился с пигментозным экзодермитом, – все они держали ответ перед Лилли, лицо которой начинало пылать, а сердце колотиться от безудержного гнева при любом проявлении нетерпимости. Как всякому мальчишке, мне волей-неволей пришлось научиться драться. К тому времени, когда я встретил Лилли, я был уверен в своей способности постоять за себя; тем не менее она настаивала на своем и приходила ко мне на помощь так же отчаянно, как это делал Барсук, сражавшийся за свою Моул дубиной и когтями.
Она была худенькая, но сильная. Хотя в Лилли не было и метра шестидесяти, она нависала над любым врагом как башня. Она была такой же грозной, бесстрашной и яростной, как доброй и изящной.
Однако в ту ночь обычное изящество покинуло Лилли; ее тело, двигавшееся рывками, корежил страх. Услышав мой голос, она обернулась. В джинсах и фланелевой рубашке навыпуск, она казалась таинственно ожившим ощетинившимся пугалом, смущенным и испуганным тем, что оно рассталось со своим шестом.
Луч света омыл мое лицо, но стоило Лилли понять, кто я, как она немедленно опустила фонарик.
– Крис… О господи!
– Что случилось? – снова спросил я, слезая с велосипеда.
– Джимми пропал!
– Убежал?
– Нет. – Она отвернулась и заторопилась к дому. – Вот, посмотри сам!
Участок Лилли был огорожен белым штакетником, поставленным ею самой. Но столбами калитке служили две бугенвиллеи, подрезанные кроны которых образовывали арку. Ее скромное бунгало типа «Кейп-Код» находилось в конце затейливо петлявшей кирпичной дорожки, которую Лилли выложила сама, освоив специальность каменщика по книгам.
Входная дверь была открыта настежь. За ней находились ярко (а для меня смертельно ярко) освещенные комнаты.
Но Лилли не повела нас с Орсоном внутрь, а быстро свернула с кирпичной дорожки и пошла по газону. Стояла ночь, и в тишине стук спиц, задевавших о низко подстриженную траву, казался громким. Мы шли к северной стороне дома.
Окно спальни было распахнуто. Внутри горел ночник; стены освещали полоски янтарного света и медово-коричневые тени от плетеного абажура. На книжной полке слева от кровати стояли фигурки из «Звездных войн». Холодный ветер выстуживал дом; одна из двух светлых штор лежала на подоконнике и трепетала, как призрак, не желающий покидать этот мир и уходить к себе.
– Я думала, что окно закрыто, но, должно быть, ошиблась! – отчаянно воскликнула Лилли. – Какой-то сукин сын открыл его и утащил Джимми!
– Подожди. Может быть, все не так плохо.
– Подлый ублюдок! – не унималась она.
Пытаясь справиться с дрожью, сотрясавшей ее руку, Лилли направила пляшущий луч фонарика на клумбу под окном спальни.
– У меня нет денег, – сказала она.
– Денег?
– Чтобы заплатить выкуп. Я небогата. Поэтому никто не будет красть Джимми из-за выкупа. Тут дело хуже.
Нарушитель оставил после себя что-то вроде печати Соломона, покрытую лепестками белых цветов, сверкавшими, как лед. Следы глубоко впечатались в палую листву и влажную рыхлую землю. Они ничем не напоминали отпечатки ног бегущего ребенка. Судя по дерзкой цепочке глубоких следов, оставленных кроссовками, похититель был человеком взрослым и крупным. Скорее всего, то был мужчина.
