Она упала в обморок мне на руки…
Я, опасаясь, как бы вдруг чего,
избавился от маски и фонарика
и даже от оружья своего.
Холера потащила меня в заросли,
где, исцарапав рожу до крови,
я жертву разглядел, скуля от зависти,
ведь кто-то был рабом её любви!
Нетерпеливо оборвав ряд пуговиц,
я насладился зрелищем таким,
какое мне, отвратнейшему пугалу,
не снилось и во сне. Не то, что им!
Любимцам женщин, ветреным красавчикам,
что щеголяют в бархатных штанах.
Зато теперь мои глаза-буравчики
Блуждают в этих девственных мирах!
Она пришла в себя, но сумрак хижины
от нового припадка уберёг
девчонку, что прикрыла грудь пристыжено,
как собирает лепестки цветок.
Испуг её всего лишил, наверное:
и дара речи, и желанья жить.
В её глазах читалось только верное:
«Убийца… Убивает… Чтоб убить…»
Чтоб опровергнуть эти подозрения
я, как червяк, подполз к ее ногам,
и в диком несуразном исступлении
дал волю нецелованным губам.
Она рванулась. Следом тень косматая
катилась, озаряема луной.
Она упала. Мраморная статуя
как будто оказалась предо мной.
Бурьян и ветер бились, как в агонии.
Она лежала и была мертва.
А я, как будто весь вобрал огонь её,
катался по земле, живой едва…