– ...Славка, так ты мне друг или как?
– Саня, что-то я давно не слышал от тебя таких глупых вопросов... Откуда сомнения?.. Э-э-э! Постой, а ты часом не... Нет? Точно?.. Звонишь-то сейчас откуда?
– Да из дома, успокойся.
– А-а-а... Я уж подумал... Ну ладно, какие проблемы?
– Если я к тебе приеду, примешь?
– Ага, значит, все-таки я прав... Неладно, как говорит твой друг Отелло, в Датском королевстве?
Турецкий раскатисто захохотал:
– Вот за что тебя обожаю, Славка, так это за твое великое умение вовремя поддержать друга простой житейской мудростью. Так примешь?
– А ты там себе уже налил? В гордом одиночестве, что ль?
– Ирка с Нинкой в театре. А я отказался, тошно чего-то.
– Понятно, Саня... Ну, давай, коли так. Только, ты уж извини, у меня по части выпивки однообразно: спиртяга на кедровых орешках. Есть кое-что и на полезных корешках. Но коньяков больше не потребляем. Будь!
Турецкий услышал легкий стук в трубке – это, следовало понимать, Грязнов «чокнулся» с ним своим стаканом. И Александр Борисович ответил тем же. Выпил четверть стакана коньяку, сунул в рот дольку лимона, поморщился: сахарного песку в доме не оказалось, а идти за ним в магазин желания не было. В доме – две женщины, а сахару нет. Вот пусть сами и ходят. Славка – было слышно – чем-то вроде как хлюпнул.
– Чем закусываешь? – ревниво спросил у Грязнова.
– Да икорки тут подкинули... полведерка... Велел лососевой, а они, черти, кетовую... Вот заразы, думают, если тут сижу, так уж совсем...
– Так нет же разницы!
– Саня, это ты у себя, в Москве, так думаешь. А у нас даже медведи разбираются, чтоб ты знал.
– О-о-о, Грязнов, да ты, гляжу, совсем забурел! Пора мне тебя обратно, в цивилизацию, возвращать... Так не прогонишь?
– Если ты серьезно, так я дам команду встретить и доставить в самом лучшем виде. А действительно, чего б тебе, а? И Ирине с Нинкой дашь отпуск. Бабам он бывает иногда просто необходим, чтоб совсем без мужиков, да-да, Саня, ты слушай старого человека.
– Скажешь тоже – бабы! Это Нинка-то?
– А что? Сколько ей, шестнадцать?
– Около того.
– Ну, а я про что? Сидишь, поди, и от каждого стука в дверь вздрагиваешь: а вдруг жених? У них это сейчас быстро, Сань. Главное, чтоб слепыми не рождались, как те котята. – Грязнов довольно рассмеялся.
– Типун тебе!
– Короче, Саня, как решишь, давай телеграмму.
– Так проще ж позвонить...
– Не-е, дружок, пусть официальный документ от тебя поступит, а звонок – это очередной обман. Иринка придет домой, по шерстке тебя разок погладит, ты и растаешь, и все твои обещания останутся пустыми словами. А мне ж к торжественной встрече готовиться надо, кадры поднимать, обеспечивать пребывание, сам понимаешь, забота. Так что без документа – ни-ни!
– Ты чего, какие кадры?
– А как же? Ты ж наверняка и рыбки захочешь, и птички, и от свежего окорочка не откажешься, верно соображаю?
– Охальник ты, Грязнов! И прожженный авантюрист! Куда друга-то своего лучшего затягиваешь?
Вячеслав Иванович снова расхохотался:
– Я – про кабанчика, а ты про кого, Саня? – И, поскольку Турецкий промолчал, добавил: – Да, вижу, совсем ты поплохел, друг мой, пора тебя всерьез лечить. Бери ноги в руки и вали сюда, тайга тебя враз подымет...
– Да поднимать-то мне ничего не надо, – Турецкий хмыкнул. – Общее ощущение хреновое.
– Ну, а я про что? Тем более... Как там наш Костя? Что-то он давно не звонит...
При одном упоминании имени Меркулова, «кривая» настроения у Александра Борисовича поползла вниз. И он сухо ответил:
– Не знаю.
– У-у-у... – протянул Грязнов. – Не знал, что у вас, ребятки, настолько все запущено!.. Вот уж не думал, не гадал, что мое присутствие потребуется так скоро... Что ж это вы?
– Не знаю, Славка... Что случилось, то случилось. Надоело анализировать. Надоело слушать. Устал отвечать. Осточертело...
– Знаешь, Сань, чего б мне сейчас хотелось больше всего? – И, не дождавшись от друга ответа, Вячеслав Иванович сам сказал: – Твое бы пивко да мою рыбку – и в Сокольники... Там, на кругу, ха-арошие точки у нас с тобой были... «Сирень», а?
– За чем же дело?
– Не могу, зверушки обидятся... Я для них тут – и начальник, и спаситель, и Господь Бог. Не даю обижать.
– А люди обижаются?
– Не без этого, Саня, но... альтернативы нету... А чего это – по ящику показывали – у вас там парнишечка симпатичный такой, да из окошка сиганул? Песенки пел хорошие. Дурная компания?
– А-а-а, ты про этого... Да, представь себе. Пересекся вчера нечаянно с Талдыкиным из Северной окружной, помнишь его наверняка. У них это дело. Говорит, баловался.
– Жаль парня... А ты с Костей-то, Саня, все же помирись, не надо ссориться, хлопцы.
– Да то-то и оно, что даже путем и не ссорились.
– Тогда еще хуже... Ох, и что мне с вами делать?.. Ладно, буду думать. Ну, кончаем болтать, деньги идут.
– Чудила, не твои – мои!
– Мне все равно, я теперь ужасно экономный. Привет твоим... женщинам!
– И ты – от меня, зверушкам.
– Им – с удовольствием! Да, Сань, и просьба к тебе. Вы завтра, я надеюсь, не забудете помянуть, так вот, и от меня Дениске цветочек... – Турецкий услышал такой непривычный для Грязнова всхлип.
– Славка, старина, как ты мог подумать?
– Извини... Давай. Жду телеграмму...
Странные были эти похороны... Хотя, по нынешним временам, уже давно нигде ничего странного нет. Ни в целом мире, ни у нас, грешных, на родимой своей земле. Если вдуматься. Вот Александр Борисович Турецкий и поймал себя на этом противоречии, полагая, что...
Исполнилась годовщина того проклятого дня, когда сюда, на Троекуровское кладбище, в отсутствие Турецкого, поскольку он находился в госпитале, в глубокой коме, и вопрос с ним вообще был абсолютно неясен, принесли закрытый гроб с разорванным телом Дениса Грязнова. А вполне могли бы тут стоять и два гроба, просто Денис принял весь удар взрыва террористки на себя. Не защитил «дядь Саню», но от смерти спас. Такой вот парадокс. И с той минуты все в жизни Турецкого и Грязнова пошло наперекосяк. Славка бросил свою «генеральскую» службу в Министерстве внутренних дел и уехал в тайгу. Саню по выздоровлению уволили из Генеральной прокуратуры. Пришлось уйти в агентство «Глория», а теперь и это дело обрыдло. Хотя ребята понимают Турецкого и стараются не показать вида, что обижаются. Но ведь надо быть бревном, чтобы не видеть.
После обеда все вместе поехали на кладбище, к колумбарию со стоявшей в нише урной. Постояли, положили цветочки, сделали по глотку и отправились к машинам. Даже Ирина поняла состояние Турецкого и пошла вместе с остальными, оставив его в одиночестве. Не могла ж не понять, что ему было о чем сказать Дениске и посторонние просто помешали бы. Своим сочувствием, черт побери!.. Странно, что о своей жене он, может впервые, подумал как о посторонней. Даже не по себе от этого понимания стало. Несмотря ни на что...
