Слепой Иеронимо встал со скамьи и взял в руки гитару, лежавшую на столе среди стаканов с вином. До его слуха донесся смутный гул приближавшегося экипажа. Ощупью направился он хорошо знакомой дорогой к двери и спустился вниз по узкой деревянной лестнице, ведущей в крытый двор.
Брат следовал за ним, и оба остановились у нижней ступеньки, прижавшись спиной в стене, чтобы укрыться от холодного и сырого ветра, дувшего в открытые сквозные ворота.
Все экипажи, державшие путь на Штильферский перевал, должны были проезжать под темными сводами этой старой гостиницы. Для путешественников, заправлявшихся из Италии в Тироль, это был последний отдых перед подъемом. Ничто не манило к продолжительной остановке в этом месте: совершенно прямые улицы, не открывавшие никакого вида, тянулись среди голых возвышенностей. Слепой итальянец и его брат Карло, проводя здесь летние месяцы, чувствовали себя как дома.
Проехала почта; вскоре вслед за нею показались другие экипажи. Большинство путешественников оставались сидеть, завернувшись в пледы и плащи, другие выходили из коляски, нетерпеливо шагая между воротами. Погода все ухудшалась, лил холодный дождь. После ряда чудных жарких дней, казалось, внезапно наступила осень.
Слепой пел, аккомпанируя себе на гитаре; он пел неровным, срывавшимся голосом, как всегда, когда был выпивши. По временам, как бы в тщетной мольбе, поднимал он кверху голову, но черты его лица с черным бритым подбородком и синеватыми губами оставались неподвижными.
Старший брат стоял подле. Когда в его протянутую шляпу опускали монету, он благодарил движением головы, окидывая быстрым блуждающим взглядом подающего, затем поспешно, почти испуганно, отводил свой взор и, подобно брату, устремлял его в пространство. Казалось, глаза его стыдились доступного им солнечного света, ни одним лучом которого не мог он поделиться со слепым братом.
– Принеси мне вина, – сказал Иеронимо, и Карло пошел, послушный как всегда. В то время, когда он поднимался вверх, Иеронимо начал снова петь. Давно уж перестал он слушать собственное пение и потому замечал все происходившее вокруг. Сейчас он уловил шепот двух молодых голосов: мужчины и женщины. Слепой думал о том, сколько уж раз люди эти проезжали взад и вперед по этой самой дороге. В его слепоте и опьянении ему представлялось, что одни и те же люди изо дня в день проходят через этот горный хребет с юга на север и с севера на юг. И потому ему казалось, он давно знает эту юную чету.
Карло, вернувшись, подал ему вино. Слепой поднял стакан перед молодой парой, сказав:
– За ваше здоровье, господа!
– Благодарю, – ответил молодой человек, а молодая женщина поспешно увела его, потому что слепой внушал ей страх.
Подъехал новый экипаж с очень шумной компанией, состоявшей из отца, матери, троих детей и бонны.
– Немецкое семейство, – тихо сказал Иеронимо брату.
Отец дал детям по монете и каждый поочередно опускал ее в шляпу нищего. Кивком головы Иеронимо всякий раз благодарил. Старший мальчик с робким любопытством взглянул в лицо слепого. Карло внимательно смотрел на ребенка. Как и всегда при виде мальчика этих лет, Карло вспоминал, что Иеронимо был в таком же возрасте, когда случилось несчастье, лишившее его зрения. До сих пор, приблизительно двадцать лет спустя, он помнит этот день с необыкновенной ясностью. И теперь еще в ушах его раздается пронзительный детский крик, с которым маленький Иеронимо повалился на траву; и теперь еще видит он трепещущие солнечные пятна на садовой стене и слышит звон воскресных колоколов, раздавшийся как раз в эту минуту. Он стрелял из самодельного ружья в ясень, стоявший у садовой стены, и когда раздался крик, с быстротою молнии в голове его мелькнула мысль, не ранил ли он брата, только что пробежавшего мимо. Ружье выскользнуло из рук его – выпрыгнув в окно, он устремился к кричавшему мальчику, который лежал на траве, прижав руку к глазам. По правой щеке и шее струилась кровь. В эту минуту отец, возвращавшийся с поля, вбежал в калитку сада, и оба они беспомощно стояли на коленях подле кричавшего ребенка.
Соседи сбегались к ним, старой Ванетти первой удалось отнять от лица руки ребенка. Пришел кузнец, у которого в то время работал Карло, кузнец знал толк в лечении. Он тотчас же увидел, что правый глаз погиб. Приехавший вечером из Посчиава доктор не в силах был помочь он намекнул даже на опасность, грозившую другому глазу. И он оказался прав: год спустя, для Иеронимо мир погрузился в вечный мрак. Сначала пытались его уверить, что излечение возможно, и он, казалось, верил. Но Карло, знавший истину, в отчаянии скитался дни и ночи в лесах и виноградниках, близкий к тому, чтоб наложить на себя руки. Священник, которому он открылся, убедил его, что он обязан жить и посвятить свою жизнь слепому брату. Карло понял это. Бесконечная жалость к слепому овладела им. Только когда он был возле брата, гладил его волосы, целовал его лоб, рассказывал сказки, водил гулять в поля и виноградники, страдания его несколько стихали. С первых же дней Карло перестал ходить работать в кузницу, несмотря на вынуждения отца.
Конец ознакомительного фрагмента. Полный текст доступен на www.litres.ru
