Окно спальни выходило во двор, и, когда на небе не было луны, а лампочка над подъездом не горела, что случалось довольно часто, в комнате царила кромешная тьма. Именно так все и было в ночь возвращения: старая луна умерла, новая еще не успела родиться, а фонарь над подъездом пал смертью храбрых в неравной схватке с юными вандалами, которым, по всей видимости, свет мешал культурно отдыхать. Фонарь печально глянул на Глеба сверху вниз пустой жестяной глазницей, когда тот, расплатившись с таксистом, поднялся по выщербленным бетонным ступенькам на невысокое крылечко и приложил электронный чип к контакту магнитного замка. Фонарь словно пытался предупредить старого знакомого о тщете подобных усилий, и верно: замок опять оказался испорченным, и железная дверь открылась сама, без усилий, стоило лишь потянуть за круглую металлическую ручку.
Самих виновников этих разрушений в подъезде не оказалось, от них остались лишь запахи табачного дыма и дешевого вина, россыпь окурков на заплеванных ступеньках да пара бутылок зеленого стекла под батареей на площадке между первым и вторым этажом. И хорошо, что ребята успели смыться: Глеб дьявольски устал и еще не адаптировался в так называемом цивилизованном мире, где не принято убивать людей из-за таких мелочей, как разбитая лампочка, загаженная лестница или некстати произнесенная дерзость.
Сейчас, лежа на спине в теплом мраке спальни и слушая ровное дыхание Ирины, он невесело улыбнулся своим мыслям. Переход из безжалостного Средневековья, где можно все, если ты достаточно силен, и нельзя ничего, если ты слаб и безоружен, в разлинованный, как тетрадка первоклассника, сложный, многоликий мир мегаполиса произошел слишком быстро. Три часа тряски по разбитой дороге в расхлябанном армейском грузовике, пара часов лета в грузовом трюме транспортного "Ила", где все лежали, раскинувшись, на брезентовых тюках, курили и молчали, стремительный бросок по скоростному шоссе на заднем сиденье генеральского "мерседеса", пересадка в такси возле станции метро, получасовая поездка по слякотным, по-зимнему серым и неуютным московским улицам и – здравствуй, новая жизнь! Вернее, старая, но успевшая за несколько дней забыться так основательно, что ее впору считать новой...
По комнате распространялся густой, изысканно-тяжелый аромат роз. Цветы были вручены, душ принят, ужин с легким вином съеден, и можно было позволить сознанию выключиться, отдохнуть, но Глеб не спешил засыпать, наслаждаясь этими первыми за долгие две недели минутами тишины и полного покоя. Он лежал на спине, дыша медленно и ровно, как спящий, и каждой клеточкой усталого тела впитывал упоительное ощущение домашнего уюта: это были чистые простыни, мягкая подушка, благоухающая розами темнота и любимая женщина, мирно спящая рядом.
За окном в ненастной декабрьской мгле медленно проехала машина. Дизельный движок урчал и рокотал так громко, что его было слышно через тройной стеклопакет, и даже сквозь сомкнутые веки Глеб не столько увидел, сколько почувствовал, как по потолку спальни прополз косой четырехугольник света фар. Тело привычно напряглось, превратившись во взведенную пружину, но дизель замолк у соседнего подъезда. Хлопнула дверца, где-то на пределе слышимости разразился противными электронными трелями домофон, и спустя какое-то время деликатно стукнула, закрывшись, железная дверь подъезда. Глеб задумался было, кому это не спится в ночь глухую, но тут же выбросил эту чепуху из головы: в этом городе по разным оценкам проживало от тринадцати до пятнадцати миллионов человек, и подавляющему их большинству не было до Глеба Сиверова и его жены никакого дела. "Я дома", – еще раз напомнил он себе и совсем уже было решил спать, как вдруг Ирина, не шевельнувшись, а лишь легонько защекотав кожу у него на груди вздрогнувшими ресницами, негромко сказала:
– Ты мне так и не сказал, где ухитрился так здорово загореть.
Сна в ее голосе не было ни капли, из чего следовало, что некоторые привычки и умения передаются от мужа к жене без каких бы то ни было сознательных усилий с той или другой стороны, как вирус гриппа или еще чего похуже.
– Ну где-где... – отозвался Глеб, постаравшись, чтобы этот ответ как можно сильнее походил на сонное бормотание разбуженного только наполовину, смертельно усталого человека. – Ты почему не спишь?
– А я сплю, – все так же негромко объявила Ирина, плотнее прижимаясь к его боку. – И ты спишь и видишь во сне, будто я с тобой разговариваю. И мне снится то же самое, так что мы квиты.
Глеб не совсем понял, что она имела в виду, но слово "квиты" ему не понравилось. Оно предполагало наличие каких-то неоплаченных счетов, обиды, какой-то бреши в отношениях, которую ему так и не удалось заткнуть купленным возле метро роскошным букетом. Да и чему тут удивляться? Разве что тому, что Ирина до сих пор не послала его вместе с его драгоценным Федором Филипповичем и их проклятой работой ко всем чертям и не принялась, пока еще не поздно, налаживать личную жизнь. Если бы такое однажды случилось, Глеб ее понял бы и, уж конечно, не осудил, поскольку искренне считал ее любовь самым настоящим подвигом – таким, на какой способна одна женщина из миллиона. А может, и одна из миллиарда...
Тем противнее было врать.
– Ну, раз уж мы оба спим, – с невидимой в темноте улыбкой произнес он, – тогда можно говорить откровенно. На самом деле, если честно, я эти две недели вовсе не работал, а отдыхал. Белый песок, синее море, голубое небо, королевские пальмы и девушки, прекрасные, как мечта. А также шезлонги, коктейли, яхты, номера люкс... ну, и все прочее, чему полагается быть в подобных местах.
– Ага, – сказала жена с непонятным удовлетворением. – Пляж, девушки, пальмы... А айсберги?
– Какие айсберги?
– Большие, белые и холодные... Вдоль всего побережья, как горы...
При слове "горы" Глеб поморщился.
– По-моему, ты действительно спишь, – заметил он. – Айсберги вдоль всего пляжа бывают только в Антарктиде. Но там не бывает ни пальм, ни отелей, ни красивых девушек.
– Зато оттуда, где все это бывает, – сказала Ирина, – люди не возвращаются с загаром только на лице и ладонях. Или ты лежал на пляже в свитере и брюках?
– Хоть бы раз ты меня приревновала, – Глеб душераздирающе зевнул. – Хоть к кому-нибудь. Значит, в пляж и девушек ты не поверила...
– Да ты и не старался, чтоб я поверила, – заметила Ирина.
– Верно, не старался. Надо было губной помадой перепачкаться, что ли...
Ирина фыркнула, но как-то не очень весело, а Глеб испытал чувство похожее на глухое раздражение: ну что это она выдумала? Что это еще за расспросы? Ведь, казалось бы, давным-давно обо всем договорились – раз и навсегда...
