Игорь Северянин - Слова Солнца

Оформление серии Н. Ярусовой

В оформлении переплета использованы фрагменты работы художника Ивана Билибина

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

Я – противник автопредисловий: мое дело – петь, дело критики и публики судить мое пение. Но мне хочется раз навсегда сказать, что я, очень строго по-своему, отношусь к своим стихам и печатаю только те поэзы, которые мною не уничтожены, т. е. жизненны. Работаю над стихом много, руководствуясь только интуицией; исправлять же старые стихи, сообразно с совершенствующимся все время вкусом, нахожу убийственным для них: ясно, в свое время они меня вполне удовлетворяли, если я тогда жe их не сжег. Заменять же какое-либо неудачное, того периода, выражение «изыском сего дня» – неправильно: этим умерщвляется то, сокровенное, в чем зачастую нерв всей поэзы. Мертворожденное сжигается мною, а если живое иногда и не совсем прекрасно, – допускаю, даже уродливо, – я не могу его уничтожить: оно вызвано мною к жизни, оно мне мило, наконец, оно – мое!

Ты скажешь: ветреная Геба,

Кормя Зевесова орла,

Громокипящий кубок с неба,

Смеясь на землю пролила.

Ф. Тютчев

Очам твоей души

Очам твоей души – молитвы и печали.

Моя болезнь, мой страх, плач совести моей,

И все, что здесь в конце, и все, что здесь в начале, –

Очам души твоей…

Очам души твоей – сиренью упоенье

И литургия[1] – гимн жасминовым ночам;

Все-все, что дорого, что будит вдохновенье, –

Души твоей очам!

Твоей души очам – видений страшных клиры…[2]

Казни меня! пытай! замучай! задуши! –

Но ты должна принять!.. И плач, и хохот лиры –

Очам твоей души!..

1909

Ее монолог

Не может быть! вы лжете мне, мечты!

Ты не сумел забыть меня в разлуке…

Я вспомнила, когда в приливе муки,

Ты письма сжечь хотел мои… сжечь!.. ты!..

Я знаю, жгут бесценные дары:

Жжет молния надменные вершины,

Поэт – из перлов бурные костры,

И фабрикант – дубравы для машины;

Бесчувственные люди жгут сердца,

Забывшие для них про все на свете;

Разбойник жжет святилище дворца,

Гордящегося пиршеством столетий;

И гении сжигают мощь свою

На алкоголе – символе бессилья…

Но письма сжечь, – где я тебе пою

Свою любовь! Где распускаю крылья!

Их сжечь нельзя – как вечной красоты!

Их сжечь нельзя – как солнечного неба!

В них отзвуки Эдема и Эреба…

Не может быть! Вы лжете мне, мечты!

1909

Весенний день

Дорогому К. М. Фофанову[3]

Весенний день горяч и золот, –

Весь город солнцем ослеплен!

Я снова – я: я снова молод!

Я снова весел и влюблен!

Душа поет и рвется в поле,

Я всех чужих зову на «ты»…

Какой простор! какая воля!

Какие песни и цветы!

Скорей бы – в бричке по ухабам!

Скорей бы – в юные луга!

Смотреть в лицо румяным бабам!

Как друга, целовать врага!

Шумите, вешние дубравы!

Расти, трава! цвети, сирень!

Виновных нет: все люди правы

В такой благословенный день!

1911

В березовом коттэдже

На северной форелевой реке

Живете вы в березовом коттэдже[4].

Как Богомать великого Корреджи[5],

Вы благостны. В сребристом парике

Стряхает пыль с рельефов гобелена

Дворецкий ваш. Вы грезите, Мадлена,

Со страусовым веером в руке.

Ваш хрупкий сын одиннадцати лет

Пьет молоко на мраморной террасе;

Он в землянике нос себе раскрасил;

Как пошло вам! Вы кутаетесь в плэд

И, с отвращеньем, хмуря чернобровье,

Раздражена, теряя хладнокровье,

Вдруг видите брильянтовый браслет,

Как бракоцепь, повиснувший на кисти

Своей руки: вам скоро… много лет,

Вы замужем, вы мать… Вся радость –

в прошлом,

И будущее кажется вам пошлым…

Чего же ждать? Но морфий –

или выстрел?..

Спасение – в безумьи! Загорись,

Люби меня, дающего былое.

Жена и мать! Коли себя иглою,

Проснись любить! Смелее в свой каприз!

Безгрешен грех – пожатие руки

Тому, кто даст и молодость, и негу…

Мои следы к тебе одной по снегу

На берега форелевой реки!

1911

Это все для ребенка

О, моя дорогая! ведь теперь еще осень,

ведь теперь еще осень…

А увидеться с вами я мечтаю весною,

бирюзовой весною…Что ответить мне сердцу, безутешному сердцу, если сердце вдруг спросит,

Если сердце простонет: «Грезишь мраком

зеленым?

грезишь глушью лесною?»

До весны мы в разлуке. Повидаться не можем.

Повидаться нельзя нам.

Разве только случайно. Разве только в театре.

Разве только в концерте.

Да и то бессловесно. Да и то беспоклонно.

Но зато – осиянным

И брильянтовым взором обменяться

успеем… –

как и словом в конверте…

Вы всегда под охраной. Вы всегда под

надзором.

Вы всегда под опекой.

Это все для ребенка… Это все для ребенка…

Это все для ребенка…

Я в вас вижу подругу. Я в вас женщину вижу.

Вижу в вас человека.

И мне дорог ваш крестик, как и ваша

слезинка,

как и ваша гребенка…

1911

Янтарная элегия

Деревня, где скучал Евгений,

Была прелестный уголок.

А. Пушкин

Вы помните прелестный уголок –

Осенний парк в цвету янтарно-алом?

И мрамор урн, поставленных бокалом

На перекрестке палевых дорог?

Вы помните студеное стекло

Зеленых струй форелевой речонки?

Вы помните комичные опенки

Под кедрами, склонившими чело?

Вы помните над речкою шалэ[6],

Как я назвал трехкомнатную дачу,

Где плакал я от счастья и заплачу

Еще не раз о ласке и тепле?

Вы помните… О да! забыть нельзя

Того, что даже нечего и помнить…

Мне хочется Вас грезами исполнить

И попроситься робко к Вам в друзья…

1911

Стансы

Простишь ли ты мои упреки,

Мои обидные слова?

Любовью дышат эти строки,

И снова ты во всем права!

Мой лучший друг, моя святая!

Не осуждай больных затей;

Ведь я рыдаю, не рыдая.

Я, человек не из людей!..

Не от тоски, не для забавы

Моя любовь полна огня:

Ты для меня дороже славы!

Ты – все на свете для меня!

Я соберу тебе фиалок

И буду плакать об одном:

Не покидай меня! – я жалок

В своем величии больном…

1911

Рондели[8]

Нарцисс Сарона[9] – Соломон –

Любил Балькис[10], царицу Юга.

Она была его супруга.

Был царь, как раб, в нее влюблен.

В краю, где пальмы и лимон,

Где грудь цветущая упруга.

Нарцисс Сарона, Соломон,

Любил Балькис, царицу Юга.

Она цвела, как анемон,

Под лаской царственного друга.

Но часто плакал от испуга,

Умом царицы ослеплен,

Великолепный Соломон…

1911