Дело было, как сейчас помню, ранней осенью 1967 г. Погода стояла летняя: солнце целыми днями грело всё ещё в зелени траву и листву, а люди ходили не то чтоб уж в том же летнем, но без плащей и зонтов – уж точно.
Я только-только начал учиться в школе, чем на первых порах весьма гордился. И как иначе: новая форма, новый ранец, новые книжки и всякие принадлежности. А ещё – свой собственный ключ от дома, как у взрослого!
Дома же ждал маленький пушистый комочек – Мурка. Отроду ей было месяца три. Трёхцветный комочек был весёлым: прыгал и бегал по комнатам, вскарабкивался по свисшему одеялу на мою койку и очень громко, на всю квартиру, мурчал, когда гладишь. Я очень любил, прислонив ухо к тёплой Мурке, слушать, как она это делает.
Жили мы в небольшом северном посёлке, в четырёхквартирном дощатом доме, полученном отцом по приезде вместе с матерью и мной сюда лет семь назад. Отец, родом с Волги, – инженер-механик на местном автопредприятии, куда попал по распределению в оконченном Саратовском политехе. Мать – телефонист на местном же Радиоузле, но тоже неместная, с Тамбовщины, нашедшая отца в Саратове, обучаясь там в сельхозе на зоотехника. Родители с утра до вечера на работе, я первоначально в детсаде, а перед самой школой – в «гордом одиночестве» (как говаривал мне в шутку сосед по дому): один дома. Через едва проезженные в траве две автомобильные колеи напротив дома – густой еловый лес, тайга, в глуши которой где-то речка и кое-какая живность типа волков с кукушками и комариными стаями вперемежку.
Мурка и я, с первого дня её появления у нас – вместе: в одно время едим, в одно гуляем и спим тоже вместе, в одной кровати, оба под одном одеялом. Дома больше всего ей нравилось бегать за привязанной к длинной нитке бумажкой («мышкой»): догонять её, ловить малюсенькими белыми коготками и сразу же грызть-грызть-грызть маленькими белыми зубками. Затем, нарочно отпустив её и дождавшись, когда я вновь потяну за нитку, вприпрыжку настигать её и снова с неописуемым кошачьим наслаждением грызть-грызть-грызть.
Однако при всех её многочисленнейших достоинствах прежде всего меня поражали Глаза: это были какие-то совсем не кошачьи: голубоватые и совершенно ясные, будто летнее небо, широко открытые Глазки. Умные, человечьи в полном смысле, как у ребёнка. Когда она глядела ими на меня, то проникала прямо внутрь, в душу – и сразу же становилось так хорошо, легко и уютно, невесть с чего.
Больше всего на свете я не хотел потерять эти Глаза!
Едва заслышав собачий лай – а псов в посёлке было немало, причём довольно больших, которых местные называли волкодавами, – я, если мы гуляли, сразу же хватал Мурку в охапку и скрывался за входной дверью, ведущей в «крытый двор». Это было нетрудно: Мурка была совсем малюткой, бегала не так быстро, да и гуляли мы всегда только в сухую солнечную погоду у дома. Под защитой «крытого двора» с его пахшими свежими дровами поленницами, сельхозинвентарём для работы на огороде и редкими, но крупными зелёными мухами мы пережидали одинокого пса или пса на привязи вместе с хозяином, ведшим его домой – и вновь гуляли или же шли домой, в зависимости от желания Мурки или моих срочных планов.
Так и жили, что называется, не тужили, пока не пришёл сентябрь и мой первый класс. Мурку пришлось оставить дома одну, не в комнате на тёплой моей постельке, как раньше, а на «крытом дворе», по настоянию матери: мало ли, в туалет захочет. Перед каждым моим уходом в школу я долго рассказывал Мурке, что значит учиться, что из себя такая наша человечья штука, как школа, и сколько там всего такого, что ей и не снилось в кошачьих снах. Возвращаясь домой, я с неимоверной радостью и даже с замиранием сердца ждал, когда Мурка, издали увидев меня, радостно выскакивала из-под двери и вприпрыжку спешила навстречу. Мы останавливались, встретившись за несколько шагов до дома и прямо на широких и толстых досках тротуара обнималось и мурчали друг другу каждый на своём языке самое доброе и желанное как могли! Я, уже не выпуская Мурку из рук, шёл с ней домой, поил молочком из миски в её углу и после моего короткого перекуса мы вновь забавлялись «мышкой», как это всегда было примерно в это же время дня летом.
Оба мы считали мир бесконечно прекрасным и вечным для нас обоих, оба в равной степени были счастливы. Боже ж мой Боже…
…Ничто не предвещало того, что навсегда врезалось в память и сердце, и вот уже более полувека жизни – со мной.
Я, как всегда, спешил из школы домой по серым кривым доскам тротуара, проложенного вдоль домов нашей улицы, мимо густого леса, травы с автомобильной колеёй и отдалённым многоголосием псов. Яркое и даже немного тёплое солнце на совершенно ясном голубом небе освещало мой путь. Где-то вот-вот уже должна была показаться Мурка, но её не было. «Может, пригрелась на солнышке и заснула», – подумал я, но что тревожное уже шевельнулось внутри. Что-то совсем не хорошее и тревожно-колючее заставило ускорить шаги и всё внимание устремить вперёд, к дому, не отвлекаясь ни на что больше. Я почти бежал к дому, был уже в двух шагах – и… Я увидел её. Её Глаза. Большие и голубые, как небо. Они смотрели на меня, любили меня, а я их. Глаза, которые… впечатались в тротуар, как будто сплюснулись плоским блином в широкие доски тротуара, ведущего к входной двери «крытого двора».
Я уронил портфель и, упав на колени перед сплюснутой насмерть, плоской Муркой, взвыл жутким воем так, что не только все соседи, которые были дома, но и собаки, не бывшие на привязи, тотчас оказались рядом, услыхав это…
Похоронили Мурку в тот же день, родители, без меня. Сочли, не детского ума это дело. Шерсть и кровь смыли. Миску убрали. Кто-то подсказал как можно скорей завести другого котёнка, чтобы забыть. Его, конечно же, принесут. Но это будет уже совсем другая история. А Мурка, её Глаза и вся она, мягкий пушистый комочек, мурчавший под одеялом и издали встречавший со школы, навсегда со мной, до сих пор.
Позднее сосед, который говаривал про «гордое одиночество», предложил мне такую версию, узнав о происшедшем: грузовик, привезший дрова, при развороте задним ходом просто раздавил маленького трёхцветного котёнка, не успевшего отскочить от заднего колеса. Просто раздавил.
Прости меня, Мурка… Пожалуйста, прости…
