Вечеринка была в разгаре. Гости – человек пятнадцать – громко шумели, перекрикивая друг друга. На правах хозяина Филипп пытался в меру возможностей регулировать и направлять дискуссию. Сложнее всего, как обычно, было утихомирить дядю Антуана.
– Насчёт Наполеона ты неправ, Теодор, – начал дядя свою излюбленную тему, обращаясь к своему брату. – Именно он и никто другой сделал нашу страну великой.
– Он сделал её великой на короткий по историческим меркам срок, и он же опозорил её, – парировал Теодор. – Безграничная власть ослепляет безгранично; окружающий мир перестаёт быть источником знаний и превращается в объект манипуляций; это верный путь к паранойе, за которой неизбежно следует шизофрения. Это уже не политика – это психология. Скорее даже психиатрия. История человечества наполнена подобными примерами, но каждому властолюбцу кажется, что он – особенный вождь и не наступит на грабли предшественников. Ан нет, хлобысь – и граблями по башке. Именно это происходит сейчас в современной Франции.
– Стоп-стоп-стоп, – вмешался Филипп, – никаких скользких тем про актуальную политику, а то все переругаемся.
– Правильно, сынок, – похвалил Теодор. – Ты здесь главный.
– Ты просто слишком трезв, дорогой племянник! – добродушно пошутил дядя. – Плесни себе ещё вина!
– Отличная идея, Антуан!
Бутылка Бордо стояла рядом, и Филипп машинально потянулся к ней. И тут же одёрнулся, вспомнив о докторе Марселе. Тот сидел рядом и всё контролировал – неприметно, но педантично.
– Это уже третий бокал? – поинтересовался он полушёпотом.
Филиппу захотелось послать медика с таким вопросом куда подальше, но он сдержался и отреагировал дружелюбной шуткой, также вполголоса:
– Да, но первые два были совсем по чуть-чуть, в сумме меньше одного…
Доктор Марсель многозначительно промолчал, вытянул вперёд нижнюю губу и пожал плечами. На медицинском наречии это могло означать лишь одно: «Решайте сами, но я Вас предупредил».
Филиппу удалось подавить в себе природную антипатию к докторам, и он наполнил свой бокал.
– Это последний, док. – Он улыбнулся. Позитивные эмоции от общения плюс вино вернули ему вкус к жизни, настроение улучшалось с каждой минутой. Чтоб не испортить положительную динамику, Филипп отвернулся от доктора к гостям и уже в полный голос предложил: – Давайте лучше не о политике, а о чём-нибудь приятном – о любви, о женщинах, например.
– Отличная идея, братишка, – похвалил Жан, родной брат Филиппа, и перевёл взгляд на дядю. – Вот ты, Антуан, в молодости, говорят, был… – он замялся, явно подыскивая корректное слово, – дамским угодником, не так ли?
– Да, как истинный француз, я всегда был галантным кавалером, – гордо подняв голову, продекламировал дядя Антуан.
– Да бабником ты был, – возмутилась Франсуаза, мать Филиппа и Жана. – Самым обычным бабником, ни одну юбку не пропускал – даже ко мне клеиться пытался вначале!
Она строго посмотрела на деверя. Остальные гости, из приличия прикрывая ладонями рты, прыснули со смеху.
– Что-о-о? – почти прокричал Теодор. – Мой брат клеился к тебе?! И что ты сделала, дорогая?
– Дорогой, ты же прекрасно знаешь эту историю.
– Нет уж, ты уж расскажи, – нарочито строго попросил супруг, – пусть все-е-е знают, – протянул он.
– Да никому не интересно, – воспротивилась Франсуаза, хотя не очень убедительно.
– Интересно-интересно, – загомонили гости в один голос, словно никто никогда не слышал этот рассказ. – Ещё как интересно! Очень просим!
Филипп почувствовал волнение. Рассказ матери о знакомстве с отцом всегда казался ему романтичным, но именно сейчас какое-то интуитивное чутьё говорило ему, что мать растеребит и его душу, и души гостей.
Франсуаза обвела присутствующих наигранно-недовольным взглядом, откинулась на стуле.
– Ну, хорошо, слушайте, – начала она, кокетливо поправив причёску. – Было мне лет семнадцать, училась я в музыкальной школе по классу фортепьяно. Хорошо училась, хотя большого таланта не имела. И вот отправляют нас и учеников из других французских городов в Белград – выступать в разных школах перед детьми. Был сентябрь. Погода стояла довольно жаркая. Сербия только начала восстанавливаться после натовских бомбардировок, много руин лежало вокруг. Франция решила помочь людям и, в первую очередь, детям: поддержать их моральный дух и дать возможность немного отвлечься от ужасов войны. – Мать говорила тихо, и было очевидно, что воспоминания даются ей нелегко. – Подростки как известно мало что воспринимают близко к сердцу, и мы смотрели на разруху скорее с любопытством, чем с состраданием. Всю жизнь до этого я как и многие мои друзья прожила в абсолютной безопасности и полном благополучии, не интересовалась ничем, что выходило за рамки нашего городка и не могла себе представить, что совсем недалеко, всего в какой-то тысяче километров от нас, на том же самом континенте шла война, гибли люди, разрушались дома и рушились надежды. – Её взгляд погрустнел, глаза опустились вниз. Филиппу очень хотелось, чтобы матери хватило сил рассказать историю до конца. Словно почувствовав его желание, она взяла себя в руки и стала излагать дальше: – Поселились мы в небольшом студенческом общежитии, и в самый первый вечер по приезде прямо в коридоре столкнулась я с красивым парнем. – Франсуаза непроизвольно посмотрела на Антуана. – Стройный такой, с приятным голосом и благородными манерами, и к тому же на гитаре хорошо играл – мечта любой девчонки, особенно такой неопытной, как я.
Она сделала паузу, улыбнулась.
– Я нравился разным девушкам – и неопытным, и оп… – попытался сострить Антуан, но Франсуаза взглянула на него столь уничижительно, что он осёкся на полуслове.
– Пригласил меня на ужин в местное кафе, – продолжила она, – много рассказывал о себе, и я почувствовала большую симпатию к нему. Но в номер с ним не пошла, хотя он всячески зазывал. – Она многозначительно посмотрела на своего мужа, тот одобрительно закивал. – И вот на следующее утро собираемся мы в концертном зале школы. Начинают подходить зрители, рассаживаются по местам. Мы, артисты, волнуемся, ждём начала представления. Вдруг через открытые из-за жары окна – кондиционеров там и в помине не было – слышим с улицы детский плач, всхлипывания. И чем дальше, тем сильнее. Все как по команде подбегают к окнам – благо, в зале их было много. Замечаем на улице группу ребятишек лет по восемь-девять, не больше. Их ведёт в школу пожилая женщина. Одна из девочек упирается и явно не хочет идти. Воспитательница видимо пытается её уговорить – нам слышно плохо и непонятно на сербском, но девчушка брыкается и заходится в плаче всё сильнее. «Это из детского приюта ребята», слышу я рядом голос нашего организатора, серба лет семидесяти. Он вполне неплохо говорил по-французски и был нашим переводчиком. «На концерт к нам идут. Мы пригласили…» На секунду он умолкает, и его молчание лишь усиливает наше любопытство. «Их родители погибли во время бомбардировок. Девчушку, которая плачет, зовут Миляна. В их дом попал снаряд, почти всё разрушил. Отец погиб под развалинами сразу, мать несколько недель пролежала в больнице и недавно скончалась. Уцелела только Миляна». Он вздохнул и добавил: «Представляете, за минуту до взрыва мать отправила её в подвал за банкой солений. Девочку откопали спасатели. Ни одной царапины. Судьба…» Старик говорил негромко, но в зале воцарилась такая тишина, что его слова были слышны всем. Стало страшно. И даже мы, подростки, неожиданно для себя осознали, ЧТО такое война. Именно тогда я впервые поняла, что СМЕРТЬ СУЩЕСТВУЕТ, что она реальна и вовсе не так уж далека. У меня внутри всё похолодело. Захотелось скорее домой, к родителям. Внезапно слышу настойчивый голос: «Пропустите! Позвольте подойти! Пропустите!». То, что произошло дальше, было самым невероятным, самым незабываемым событием моей жизни. – Франсуаза замолчала. Все в напряжении ждали продолжения. Она набрала воздуха, чтобы справиться с нахлынувшими чувствами, выдохнула. – Смотрю и не могу поверить: какой-то мальчик, мой ровесник, настойчиво отодвигает всех от одного из огромных окон, распахивает его настежь и ловко взбирается на широченный подоконник. Все решили, что он хочет прыгнуть, заохали: как-никак, второй этаж, метров пять до земли. Я тоже испугалась за него. В этот момент все замечают, что в руках он держит скрипку. «Миляна», кричит он, и та поворачивается к нему, «это для тебя». Старик-организатор громко переводит на сербский. Миляна перестаёт плакать, широко раскрывает свои глазёны и вместе с остальными малышами как зачарованная смотрит вверх на распахнутое окно школы. И тут происходит… волшебство. Стоя на подоконнике, мальчик начинает играть. Сложнейшее произведение – «Caprice №24 Ля Минор Николо Паганини». Звуки скрипки буквально пронзают всех и каждого; они цепляют каждую мельчайшую клеточку, каждый твой нерв, скручивают их в один комок и начинают гонять по всему телу с головы до пят и обратно, не давая дышать; тело начинает дрожать, словно входит в транс; душа переносится в сказочный мир, безгрешный и просветлённый. – Франсуаза в очередной раз сделала паузу, закрыла глаза. Лица гостей выглядели одухотворёнными, у некоторых появились слёзы. Когда она подняла веки, её глаза буквально светились. – Я смотрела на этого мальчика, на его стремительные руки, на его склонённую голову, на его вибрирующее тело, и мне казалось, что он – воплощение всего самого прекрасного, что есть на Земле: красоты, любви, молодости, здоровья, счастья, таланта, вдохновения и даже… и даже бессмертия. – Она остановилась. Филипп посмотрел на отца: тот глядел на жену не моргая, не дыша. Она глядела на него. В этот миг их взгляды был средоточием всей нежности мира. Сыну показалось, что мать не может больше говорить, но было ясно, что рассказ не завершён. – Когда… он… закончил… играть, – заговорила она прерывающимся голосом, – то опустил скрипку и смычок, поднял голову и случайно посмотрел на меня. Я заметила волнение в его взгляде, будто он не был уверен в том, что его спонтанное выступление кому-то понравилось. В моём ответном взгляде, как мне кажется, обнажились все мои чувства: восхищение, сострадание, любовь… – Она посмотрела на мужа, тот молча кивнул – ему, судя по всему, не менее тяжело было вспоминать тот день. Франсуаза заговорила после небольшой паузы: – С минуту стояла тишина. Замерло всё вокруг: ветер, звуки города, голоса людей. Думаю, на какое-то мгновение люди на всей нашей планете остановились и задумались над своими поступками… И вдруг Миляна, крохотное создание, широко улыбнулась и начала хлопать. Через секунду просто цунами аплодисментов накрыло этот ничтожный клочок земли: хлопал зал, хлопали дети на улице, хлопали десятки случайных прохожих, которые невольно остановились в своём ежедневном беге и заворожённо взирали на концерт в школьном окне. Мне показалось, что звуковые волны этого цунами понеслись дальше, за пределы Земли, в бесконечную Вселенную. Более пронзительных эмоций в моей жизни не было – ни до, ни после. И, вероятно, не только в моей…
