Суровой зимой в начале 1570 года от Рождества Христова царь Иоанн Грозный с войском подступил к Новгороду.
На Великом мосту встречал его архиепископ Пимен с чудотворными иконами. Но не принял царь его доброго участия, обвинив окольно и его, и новгородцев в измене государству.
Тогда еще в городе никто и не догадывался об истинных замыслах царя.
А было это ни много ни мало как продолжение тайного похода, который уже унес жизни многих жителей Твери. Но Тверь, Клин и другие небольшие города – это была лишь малая часть задуманного.
Однако прежде чем царю и его ближнему кругу войти в Новгород со своим судом, вошли туда верные ему войска, основу которых составляли опричники. Они окружили город заставами и опечатали дома всех богатых горожан. И мышь не могла выскользнуть из города. Все чувствовали приближение какого-то ужасного события, не понимая его природы.
А началось все с Софийской церкви.
Там, отслушав литургию, Иоанн вдруг повелел схватить архиепископа и всех слуг его. Для Великого Новгорода начались кровавые дни казней и разрухи. Ежедневно погибали сотни новгородцев. Река Волхов стала наполняться трупами несчастных людей, которые лишились всего имущества и своих близких. Изощренные в таких делах опричники, умелые палачи и ревностные слуги, работали не покладая рук своих…
А за несколько дней до этих страшных событий на дворе купца Григория Лебедева шел такой разговор:
– Вот что, Феня, надо дочку нашу Настю из Новгорода отправлять. – Купец, дородный мужик, с покатыми плечами, суровый с виду, всегда убавлял голос, когда говорил о своей дочери. Он любил ее до безумия.
– Да куда же ее отправлять, Гриша?
Жена не понимала мужа, решила, что выпил он лишку. Вчера прибыл к ним из-под Твери старый товарищ мужа, Лактион. Мужики много говорили, разошлись далеко за полночь. А с утра, верно, похмелились.
– Ты, часом, не много ли вина с Лактионом выпил с утра? Что-то заговариваешься.
Не сказать чтоб она сильно не любила этого старого дружка ее мужа, но он слишком молчалив всегда был. И глаза такие темные, как у зверя. Но муж говорил ей обычно на ее сомнения, что Лактион проверенный человек, жизни за него не пожалел когда-то.
– Вина я выпил, это правда, – Григорий погладил свою густую бороду. – Но речь не о том. Ты не знаешь, Феня, что скоро здесь будет.
Говорил он так, как никогда раньше не говорил. Будто другой, незнакомый человек сидел перед ней.
– А что же будет?
Странный разговор все больше приводил к мысли: с мужем не все ладно.
– Ты слыхала, что ныне делается в Москве?
– Откуда же? Мы от Москвы далече.
– А вот известно мне стало, что царь вышел из Москвы и движется к Новгороду. А с ним много служилых людей, а проще – кромешников. Побывали они в Клину и в Твери…
Сказал он это с выдержкой, не подавая виду, но сдерживаться было трудно ему. Едва голос не дрогнул.
– Так что ж? – жена все еще не понимала мужа, не догадывалась о том, какую страшную тайну узнал он прошлой ночью. – Пусть себе делает, что хочет. Мы царским делам не указ.
– Так-то оно так, но…
Григорий все еще колебался. Рассказать жене все, что услыхал от Лактиона, верного человека, который пришел к нему вчера поздней ночью из Твери – значит признаться и себе самому в том, что на самом деле испытываешь к царю, узнавая такие подробности.
Если признать, что хотя бы половина из того правда, так волосы на голове дыбом встанут. Не хотелось ему пугать раньше срока жену, но о дочери подумать надо было. Она молода, невеста уже. Ей жить и жить.
Потому как ни крути, а сказать придется. Близость опасности подчас укрепляет дух в человеке. А это сейчас нужно больше всего.
– Лактион сказал, что царевы люди многих в Твери побили.
– Как так?
– А ты не догадываешься как? Это все кромешники, Малюты слуги. Они кровью дорогу себе прокладывают по Руси.
– Не могу я понять тебя.
– Царь Иоанн не случайно сюда пришел. – Григорий наклонился к жене, переходя на шепот. – Много крови прольется, блазнится мне.
– Да побойся бога, Гриша! – воскликнула жена, отмахнувшись от него, как от злого наваждения. – Не верю я!
Мнилось ей, что муж ее чуть ли не тронулся умом. Да что такого наговорил ему давеча этот Лактион, темная душа?
– То-то не веришь, – Григорий почесал на груди, прислушиваясь к вою ветра за стеной. – Настю отправим завтра же. И весь сказ.
– А как же Елисей? Ему что скажем?
Елисей был женихом их дочери. Свадьбу думали сыграть этим летом.
– А мы ничего ему не скажем, – раздумчиво молвил Григорий. – Пусть подождет маленько.
– Так он придет, спрашивать начнет?
– Скоро, чую, о другом задумается он, да и остальные, – пророчески сказал купец, перекрестившись на образ в углу.
– Не говори так.
– Говорю как есть.
– Куда же она поедет?
– С Лактионом отправлю ее к брату двоюродному в Углич. Там переждет. Если все успокоится – я за ней приеду.
– Да верный ли он человек?
Тяжело было ей сознавать, что дочь ее будет сопровождать этот скрытный молчальник.
– Я ему верю, как себе, жена, – отрезал Григорий, не желая больше обсуждать этот вопрос.
Лактион, скрываясь за дверью, все слышал. Но ведь для того он и прибыл сюда, рискуя жизнью, чтобы спасти Григория и его родных. Сам он, можно сказать, чудом спасся, а во многом благодаря тому, что был человек ловкий, предприимчивый. Долгие годы опричнины научили его не доверять царским людям, даже когда те улыбаются и шлют посулы. То, что в декабре произошло в Твери, и сейчас не укладывалось у него в голове. Но он своими глазами видел, как убивали и мучили людей, самому пришлось убить кое-кого, лишь бы живым уйти. По слухам, истинная правда которых открылась много позже, Малюта Скуратов убил даже святого старца Филиппа, который последние годы жил в Отроч-монастыре. Убиты были и многие другие близкие ему люди.
Утром, несмотря на девичьи слезы, Григорий отправил дочь из Новгорода. И как угадал! Царское войско вошло в Новгород. Начался сыск.
Купец Григорий сидел с женой, закрывшись в своем доме, и слухи о том, что происходит в городе, только легонько стучали в его дверь. Одним из вестников был его старый дружок Анисим. Он и рассказал обо всем, что знал.
Любой человек, находясь в здравом уме и памяти, как истый христианин все же надеялся, что беда обойдет его стороной.
Должно же это кончиться когда-нибудь?
Вот и Анисим вторил такому шаткому убеждению.
– Ищут измену кромешники, – говорил он, тряся жидкой бороденкой, заглядывая в глаза Григорию, как заглядывает птенец в клюв своей матери, ожидая прокорма. – Сказывают, кто-то имел отношения с Сигизмундом Августом, леший его раздери!
– Да не может такого быть! – возмутился Григорий. – Не поверю я!
