Пособие для начинающих и законченных халтурщиков
СОРОК ДЕВЯТЬ
Поэма-песня в сорока девяти днях (сокращенное издание)
Все началось случайно. Люди
оказались один на один с
бушующим океаном…
I
Волна на волну находила,
И вал за валом набегал.
Зиганшин стоял у кормила
И глаз ни на миг не смыкал.
II
Стихия реветь продолжала
И Тихий шумел океан.
Асхана сменил у штурвала
Спокойный Федотов Иван.
III
Суров же ты, климат охотский, —
Уже третий день ураган.
Встает у руля сам Крючковский,
На отдых уходит Иван.
IV
Но вот ослабели пассаты,
И стала спокойней волна,
Вздохнули глубоко солдаты,
А с ними вздохнул старшина.
V
Горючее кончилось раньше,
Так мало – что есть и что пить, —
И юный, но мудрый Зиганшин
Запасы решил разделить.
Дальше следуют много дней
умеренного, затем скудного
и наконец совсем скудного
питания. Но люди бодры,
добры и друг на друга не
обижаются…
ХVIII
Доедена банка консервов
И суп из картошки одной, —
Все меньше здоровья и нервов,
Все больше желанье домой.
ХIХ
Страшнее, ужасней лишенья,
Ни лодки не видно, ни зги, —
И принято было решенье —
И начали есть сапоги.
ХХ
Последнюю съели картошку,
Взглянули друг другу в глаза…
Когда ел Поплавский гармошку,
Крутая скатилась слеза.
…Голод становится невыносимым.
Культмассовая работа не ведется по причине
отсутствия муз. инструментов. Люди ослабли,
но смотрят прямо и друг друга не едят.
ХХХVII
Сердца продолжали работу,
Но реже становится стук.
Спокойный и слабый Федотов
Глодал предпоследний каблук.
ХХХVIII
Вот снова муссон разыгрался,
Вот снова ревет океан.
К штурвалу едва подобрался
Все тот же Зиганшин Асхан.
ХХХIХ
На суше он воин заправский,
И штурман заправский он тут.
Зиганшин, Федотов, Поплавский
Под палубой песни поют.
ХL
Лежали все четверо в лежку,
Ни лодки, ни крошки вокруг.
Зиганшин скрутил козью ножку
Слабевшими пальцами рук.
Есть нечего, пить нечего, курить нечего,
но люди снова бодры. У них второе
дыхание, потом третье, потом
четвертое… Мысли о еде приходят все
чаще, мысли не о еде – все реже. Но все
время – мысль о доме, о родном
подразделении, о хлебе.
ХLVI
Зиганшин крепился, держался,
Бодрил, сам был бледный, как тень,
И то, что сказать собирался,
Сказал лишь на следующий день.
ХLVII
«Друзья!..» Через час: «Дорогие!..»
«Ребята! – еще через час. —
Ведь нас не сломила стихия,
Так голод ли сломит ли нас!
ХLVIII
Забудем про пищу – чего там! —
А вспомним про суперфосфат…»
«Узнать бы, – стал бредить Федотов, —
А что у нас в части едят?»
ХLIХ
И вдруг: не мираж ли, не миф ли —
Какое-то судно идет.
К биноклю все сразу приникли,
А с судна летел вертолет.
Далее все известно из газет: люди здоровы,
едят, пьют, отдыхают
и фотографируются вместе.
Заключение
Окончены все переплеты —
Вновь служат, – что, взял океан? —
Поплавский, Крючковский, Федотов,
А с ними Зиганшин Асхан!
Все отступления в прозе можно рифмовать
по принципам:
океан – Асхан – Иван;
картошку – гармошку – крошку – ножку;
чаще употреблять фамилии героев;
герои должны петь и помнить о доме;
Зиганшин – старший, – его употреблять чаще.
Таким же образом могут быть написаны поэмы
о покорителях Арктики, об экспедиции
в Антарктиде, о жилищном строительстве
и о борьбе против колониализма. Надо только
знать фамилии и иногда читать газеты.
‹1960›
* * *
День на редкость – тепло и не тает, —
Видно, есть у природы ресурс, —
Ну… и, как это часто бывает,
Я ложусь на лирический курс.
Сердце бьется, как будто мертвецки
Пьян я, будто по горло налит:
Просто выпил я шесть по-турецки
Черных кофе, – оно и стучит!
Пить таких не советуют доз, но —
Не советуют даже любить! —
Есть знакомый один – виртуозно
Он докажет, что можно не жить.
Нет, жить можно, жить нужно и – много:
Пить, страдать, ревновать и любить, —
Не тащиться по жизни убого —
А дышать ею, петь ее, пить!
А не то и моргнуть не успеешь —
И пора уже в ящик играть.
Загрустишь, захандришь, пожалеешь —
Но… пора уж на ладан дышать!
Надо так, чтоб когда подытожил
Все, что пройдено, – чтобы сказал:
«Ну а все же неплохо я пожил, —
Пил, любил, ревновал и страдал!»
Нет, а все же природа богаче!
День какой! Что – поэзия? – бред!
… Впрочем, я написал-то иначе
Чем хотел. Что ж, ведь я – не поэт.
‹Конец 1950-х – начало 1960-х›
* * *
Если б я был физически слабым —
Я б морально устойчивым был, —
Ни за что не ходил бы по бабам,
Алкоголю б ни грамма не пил!
Если б был я физически сильным —
Я б тогда – даже думать боюсь! —
Пил бы влагу потоком обильным,
Но… по бабам – ни шагу, клянусь!
Ну а если я средних масштабов —
Что же делать мне, как же мне быть? —
Не могу игнорировать бабов,
Не могу и спиртного не пить!
‹Конец 1950-х – начало 1960-х›
* * *
Про меня говорят: он, конечно, не гений, —
Да, согласен – не мною гордится наш век, —
Интегральных, и даже других, исчислений
Не понять мне – не тот у меня интеллект.
Я однажды сказал: «Океан – как бассейн», —
И меня в этом друг мой не раз упрекал —
Но ведь даже известнейший физик Эйнштейн,
Как и я, относительно все понимал.
И пишу я стихи про одежду на вате, —
И такие!.. Без лести я б вот что сказал:
Как-то раз мой покойный сосед по палате
Встал, подполз ко мне ночью и вслух зарыдал.
Я пишу обо всем: о животных, предметах,
И о людях хотел, втайне женщин любя, —
Но в редакциях так посмотрели на это,
Что – прости меня, Муза, – я бросил тебя!
Говорят, что я скучен, – да, не был я в Ницце, —
Да, в стихах я про воду и пар говорил…
Эх, погиб, жаль, дружище в запое в больнице —
Он бы вспомнил, как я его раз впечатлил!
И теперь я проснулся от длительной спячки,
От кошмарных ночей – ‹и› вот снова дышу, —
Я очнулся от белой-пребелой горячки —
В ожидании следующей снова пишу!
‹Конец 1950-х – начало 1960-х›
* * *
Если нравиться – мало?
Если влюбился – много?
Если б узнать сначала,
Если б узнать надолго!
Где ж ты, фантазия скудная,
Где ж ты, словарный запас!
Милая, нежная, чудная!..
Эх, не влюбиться бы в вас!
‹1961›
* * *
Из-за гор – я не знаю, где горы те, —
Он приехал на белом верблюде,
Он ходил в задыхавшемся городе —
И его там заметили люди.
И людскую толпу бесталанную
С ее жизнью беспечной ‹и› зыбкой
Поразил он спокойною, странною
И такой непонятной улыбкой.
Будто знает он что-то заветное,
Будто слышал он самое вечное,
Будто видел он самое светлое,
Будто чувствовал все бесконечное.
И взбесило толпу ресторанную
С ее жизнью и прочной и зыбкой
То, что он улыбается странною
И такой непонятной улыбкой.
И герои все были развенчаны,
Оказались их мысли преступными,
Оказались красивые женщины
И холодными, и неприступными.
И взмолилась толпа бесталанная —
Эта серая масса бездушная, —
Чтоб сказал он им самое главное,
И открыл он им самое нужное.
И, забыв все отчаянья прежние,
На свое место все стало снова:
Он сказал им три са‹мые› нежные
И давно позабытые ‹слóва›.
‹1961›
* * *
Люди говорили морю: «До свиданья»,
Чтоб приехать вновь они могли —
В воду медь бросали, загадав желанья, —
