Темур Баблуани - Солнце, луна и хлебное поле

Лия, эту историю я посвящаю тебе. Меня – за многое прости… Тебе – спасибо за все.

Я люблю тебя.

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

© Баблуани Т., текст, 2021

© Оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2021

К началу лета 1968 года мои единственные брюки окончательно пришли в негодность – поднялись выше лодыжек и так стерлись сзади, что садиться приходилось осторожно, а вставая, проверять рукой – порвались или еще нет. Денег на новые брюки у меня не было. Попросил у отца, но тот не дал: «Сойдут пока и эти, носи поаккуратнее». Так что другого выхода не было, да и время не терпело, пришлось выкручиваться самому. Поздно ночью я проехал на трамвае через Воронцовский мост и спрыгнул у католической церкви. Заходил в каждый двор, дойдя так до здание больницы № 7, и если где видел вывешенное белье, высматривал брюки, но брюк нигде не было. «В чем дело? Куда подевались мужчины? – удивлялся я. – Или брюки им больше не нужны?»

Забрался я так далеко от дома потому, что красть брюки в своем квартале было делом рискованным. Что, если б хозяин их узнал? Остался бы опять без брюк.

У больницы я передохнул. У меня было два хороших бычка в кармане сорочки, выкурил оба. Затем направился вверх направо, миновал арку и вошел в небольшой двор, где стояло старое кирпичное пятиэтажное здание. Света в окнах не было. Только над подъездом тускло светила пыльная лампочка.

В темноте я заметил очертания вывешенных на веревке брюк на балконе пятого этажа. «Наконец-то», – обрадовался я. Хотя добраться до них было нелегко, думал я недолго; снял обувь, оставил ее там же у стены и начал осторожно подниматься по водосточной трубе, стараясь не шуметь. Только я миновал третий этаж, как истрепанная задняя часть моих брюк порвалась окончательно, превратившись в лохмотья, а поскольку белья на мне не было, меня еще сильнее обдало прохладой ночи. «Хорошо еще, что это не случилось днем», – подумал я.

Оказавшись наконец у балкона пятого этажа, я почувствовал, как у меня перехватило дыхание – вблизи отчетливо было видно, что на веревке висят джинсы. Джинсы в то время в Тбилиси были большой редкостью, встретить человека в джинсах можно было нечасто, и только недавно их стали продавать в еврейском квартале, где стоили они очень дорого.

Дотянувшись до оконной рамы, я стал нащупывать между кирпичами, за что можно ухватиться и на что опереться пальцами ног. Так и продвигался к балкону, повиснув на стене. Перелез через перила, опустился на корточки и замер. Бывают минуты, когда ничего не может сравниться с тишиной.

Затем осторожно снял еще влажные брюки с веревки, даже не думая их надевать, обмотал вокруг пояса и полез обратно. Спустился, вздохнул с облегчением, обулся, прошел под аркой и бегом пустился по улице, держась подальше от фонарей.

Еще не рассвело, когда я добрался до своего квартала и перевел дыхание у входа в сад.

Ночь не прошла даром – я уже казался себе богачом. Теперь мне нужно было увидеть Хаима. «Хоть бы застать его дома», – с надеждой подумал я. Наши дома стояли рядом, оба – четырехэтажные, крытые толстой жестью. У нас был общий большой двор, где мы в детстве играли в футбол – с него и начался для меня в действительности этот мир.

В отличие от дома Хаима, наш дом со стороны двора опоясывала винтовая лестница, которая тянулась до самого чердака. Я поднялся по ней, прошел по чердаку на крышу и посмотрел на город. Со стороны Тбилисского моря к темному еще небу подкрадывался розовой дымкой рассвет. У подножия Арсенальной горы длинный состав товарного поезда катил в сторону Азербайджана, до меня доносился стук колес. Перелез на крышу Хаимова дома и остановился у голубятни, голуби заворковали. Эта голубятня была нашей общей собственностью Хаимом, у нас было тридцать голубей. Захватывающее было зрелище, когда они все вместе взмывали в небо, описывая круги над домами.

А остановился я потому, что увидел, как в доме напротив, через улицу, в темном окне на последнем этаже на мгновение мелькнул огонек, осветив дядю Чарлика, закуривающего сигарету. Он был не один, ближе к окну стоял какой-то лысый мужчина с фотоаппаратом в руке, направленным на окна Хаима. «Ах ты, сука!» – подумал я, спрятавшись на всякий случай за голубятню.

Этот дядя Чарлик переехал в наш квартал всего пару месяцев назад, выдавал себя за инженера-железнодорожника, всем улыбался и первым со всеми здоровался. «Вот настоящий мужик!» – сказал однажды отец только потому, что за починку сапог тот вместо пяти рублей заплатил семь.

Я прошел крышу и посмотрел во двор: ни души. Увидел открытую форточку на веранде Хаима, повис на карнизе, залез в форточку и, скользнув по оконной раме, опустился на пол. Посидев минуту-другую, на цыпочках приблизился к приоткрытой двери, откуда слышался разговор. Остановился и осторожно заглянул. Дяди Хаима сидели с каким-то пожилым мужчиной за столом и пили чай. Вот и все – ничего особенного не происходило. Скукота!

«Почему эти двое сук стояли у окна с фотоаппаратом?» – подумал я и на всякий случай некоторое время прислушивался к разговору. Но не услышал ничего интересного, говорили о ценах на ранние овощи. Я отступил, повернулся и оторопел – передо мной стоял высокий бородатый мужчина и улыбался. Удивительно, как этот верзила так тихо подкрался ко мне. Я тоже улыбнулся и подмигнул ему.

– Я друг Хаима, – сказал я.

– Знаю, тебя Джудэ зовут, ты сын сапожника Гогии.

Я видел его впервые, а он знал не только мое имя, но и имя и ремесло моего отца.

– Ты кто?! – спросил я.

– Родственник Хаима. – Потом он показал на джинсы. – Можно хорошо продать.

– Не возьмешь? – спросил я.

– Нет, я другим занимаюсь.

К дверям подошел младший дядя Хаима; он меня недолюбливал, считая, что я приношу несчастье. При виде меня он нахмурился.

– А этого откуда принесло? – спросил он бородатого.

– Две минуты назад залез в окно.

Дядька рассердился:

– В этом доме, между прочим, не только Хаим живет.

Опустив голову, я направился в сторону комнаты Хаима.

– Вон отсюда! – закричал он мне вслед.

Сделав вид, что не слышу его, я прошел веранду и приоткрыл массивную дубовую дверь. Хаим лежал на железной кровати, на спине, и спал, голые ноги выглядывали из-под тонкого одеяла. Только я пощекотал ему ногу, он поднял голову.