Соно Вероника. Пьячере!
Глава 1
Как мне не хватает солнца.
Снаружи и внутри.
Весна в этом году совсем на себя не похожа. Куда ни посмотри – везде серость: серый залежавшийся снег, серые дома. И неважно, многоэтажка или барак как у нас – всё одно.
И души.
Скитаются, барахтаются в своей серой жизни между домом, остановкой и работой. Сижу на подоконнике в наушниках и смотрю на остановку, что возле дороги напротив дома. Пасмурное небо нагоняет тоску.
Оборачиваюсь.
И наши обои тоже, отслаиваются в углу от сырости. Вздыхаю и слушаю женский голос в наушниках. Опускаю взгляд на сестру. Она лежит на диване, обнимая подушку, пялится в телефон, потом снова его кладёт рядом и рычит от злости.
Боже, что может быть печальнее на свете, чем злая Карина из–за сплетен?
Хихикаю.
– Соно Верóника. Соно Верóна. Э лей? – Повторяю в слух за голосом в наушниках.
Учу итальянский.
Однажды я сбегу из этого города.
В Италию.
Туда, где всегда солнце, море, счастливые лица, а не эти.
Снова смотрю в окно на людей и спрыгиваю с подоконника, сажусь в кресло напротив дивана.
И не это лицо, что лежит напротив и пилит грустным взглядом потолок. С самого утра моя систер рыдает в подушку и материт профиль одной из местных девчонок. Сестра старше меня всего на год, а по ощущениям, что я старше её года на три.
Глупая!
Стала бы я переживать из–за такой ерунды? Из–за парня. Слишком много чести. Она по уши влюбилась в сына родительских друзей, а тот только из армии вернулся и, конечно, ему льстит чрезмерное внимание девчонок с его района. А на неё внимания не обращает. Вернее, обращает, но не так, как ей бы хотелось. Только по–дружески.
Ладно, скажу по секрету: он сохнет по мне. Сам признался неделю назад, на восьмое марта. Но Никита совсем не в моем вкусе. Я так ему и сказала, прямо в лицо.
Нет, он симпатичный, не спорю. Улыбка, ямочки и всё такое, и рост как я люблю. Но характер. Ненавижу нытиков! Бр-р!
И мне кажется сестра услышала наш разговор.
Ненормалистка!
Пожаловалась маме, мол отбиваю у ней парня, который ей не парень вовсе… по крайней мере, пока. И мама, мой идеал нравственности, устроила разбор моего «недостойного» поведения.
Боже! Я всю жизнь выстраиваю образ правильной и недоступной девушки, а моя ма считает меня путаной. Больно и обидно слышать такие слова от неё!
«Ми кьямо Вероника! Соно путана. Пьячере ди коношерти!» (Меня зовут Вероника! Я шлюха. Приятно познакомиться!)
Если я в кого–то и влюблюсь, то только в итальянца.
Под мелодичный женский голос диктора открываю приложение знакомств и листаю ленту с молодыми итальянцами. Боже, какие они стильные и солнечные.
Не то, что наши в поселке.
Иногда мне кажется, что я родилась здесь по ошибке. Когда выдавали билеты на рождение, кто–то взял и подменил. И вместо итальянской огромной и дружной семьи, меня отправили в эту.
Я даже внешне на них не похожа, разве только на папу, совсем чуть-чуть. А сестра – нет. Она копия мама: тёмненькая, смуглая, с карими глаза, а я наоборот – серо-зеленые глаза, светлокожая и светловолосая.
Я ворона, я ворона!
Белая ворона.
Должна признать, что люблю быть не как все.
Санта Клеопатра! Опять эти всхлипы.
Не могу больше смотреть на сестру. Страдает.
Я снимаю наушники и сажусь рядом с ней:
– А ты знала, что твоё имя Карина на итальянском значит красивая?
Не помогло!
Дурында отворачивается к стене и снова открывает страницу Никиты в социальной сети, разглядывает фото.
– Я про то, что ты красотка и, если будешь тупить, а не возьмёшь своего Никитоса за рога, или что там у него ещё выпирает, это сделает кто–нибудь другой! – хочу еë взбодрить и выхватываю телефон.
– Отдай, живо! – зыркает на меня ядовитым взглядом.
– Никита, любовь моя! – кривляюсь в экран и говорю её наигранным писклявым голосом.
О! Это отдельный вид актёрского мастерства. Мне стоит взять у неё уроки, перед тем как поступать после школы в театральный.
Дома моя сестра – фурия. Слово не скажи, четвертует парой матов, и низким, почти мужским тембром голоса. Но стоит ей оказаться рядом с Никитой, еë голос превращается в соловьиную свирель.
Сю–сю–сю! Тошнит от этой мимимишности.
– Ладно, забирай своего мачо! – хихикаю и отдаю телефон ей в руки. – Надоели твои розовые сопли!
Я подхожу к старому музыкальному центру, что стоит у окна и, выбрав заезженный диск Линды, врубаю на всю катушку:
«Я Верона, я Верона, на–на–на–на!» – перекрикиваю певицу.
На лице сестры появляется улыбка:
– Верóна–ворона! – смеётся от моих паралитических подёргиваний под музыку.
– Давай, вставай! Надо встряхнуться! – кричу, перебивая музыкальный центр. – Пошли сегодня с нами на концерт! По–любому он там появится. Нарядись, накрасься и покажи этому дурачку, что такой красотки как ты он больше не найдёт!
Соседка снизу стучит по батарее.
– О-оу! – нажимаю на паузу. – Я забыла про тётю Любэ́.
Смотрю на сестру, вспоминая, что обещала сегодня заскочить и съездить в аптеку на конечную остановку. Она частенько страдает мигренью, а тут я со своей громкой музыкой.
Как–то даже стало стыдно.
– А разве твоя детская влюблённость не приехал? Пусть сам по аптекам бегает. – цыкает Карина.
Моя детская влюблённость – это она про соседа снизу. Он после школы уехал в Москву к своей сестре, учиться. Не видела его несколько лет и ещё не видеть бы столько же.
– Не знаю, Любэ́ мне ничего про него не говорила. Думаешь вернулся? – припадаю ухом к полу.
Голоса не разобрать, булькают эхом. Сестра смеётся с меня. Ну хоть развеселила.
– И часто ты так подслушиваешь? – она встаёт с дивана и падает рядом со мной, прижимаясь к полу. – Ничего не слышно.
– Тише! – недовольно смотрю и, прищуриваясь, шепчу. – Ушли в другую комнату.
– Кто? – тоже шепчет, выпучив глаза.
– Голоса.
Я ехидно улыбаюсь. В голове возникает коварный план. Узнает ли он меня через столько лет?
Знаю, что нравлюсь многим парням: и в школе, и в посёлке, и одногодкам, и парням постарше, как сосед. Люблю проверять эту теорию и ловить восхищенные взгляды.
Ладно! Начинаем эксперимент.
Я встаю и открываю шкаф. Достаю кроп–топ с пуш–ап эффектом, снимаю с вешалки белую, почти прозрачную рубашку. Обтягивающие джинсы уже на мне. Снимаю домашнюю футболку и вешаю на спинку кресла. Натягиваю топ и сверху рубашку.
Моя грудь и так – высока и упруга, но пуш–ап… дай Бог здоровья тому, кто его придумал!
Сестра сидит на полу, оперевшись о диван и смотрит на меня снизу–вверх, улыбается:
– Ты ведьма! Ешь булки, а на животе ни жиринки! – фыркает и снова хватает свой телефон, разговаривает со мной между делом. – А если всё-таки приехал? Что скажешь?
– Сделаю вид, что я к Любэ́! Пришла помочь как обычно.
Я смотрю в зеркало в пол, что является дверью шкафа–купе. Не хватает глянца, поэтому достаю из сумочки бледно-розовый блеск и касаюсь кисточкой губ, а после, поправив пальцем, наношу мазки на скулы.
