О, знаю, знаю, все мираж…
Александр Кушнер
ТАПКИ
Понятия не имею, откуда у отца взялись эти монстры в резиновом обличье. Он называл их тапками, хотя по сути это было что-то наподобие гигантских галош с толстым слоем меха внутри. Думаю, их принесли сектанты, которые вечно ходят по домам в поисках новых адептов. Отец жил один. К людям, особенно незнакомым, он относился с подозрением. Однако сектантов почему-то впустил. На роль адепта отец не годился, говорить о боге с ним, человеком коммунистической закваски, было бессмысленно. Сыграло ли роль отцовское обаяние, несуетное, как тёплый осенний вечер, или сектанты прониклись жалостью к одинокому пенсионеру, только они стали навещать отца регулярно. Дальше – больше: к праздникам приносили бесплатные продукты, даже вещи. От дармовщинки отец не отказывался. Правда, говорил, что от сектантской еды у него болит желудок. «Они специально меня травят, хотят завладеть квартирой…» «Пап, перестань!» – морщилась я. Отцовская паранойя бесила. Я постоянно носила отцу продукты, представляю, что звучало за моей спиной.
А тапки отец полюбил. У него вечно мёрзли ноги, и галоши-тапки стали настоящим спасением. В больницу он тоже поехал в них. Но там вдруг засомневался. «У меня в них не слишком большие ноги?» Я только хмыкнула: похоже, мой восьмидесятипятилетний папочка собрался охмурять молоденьких медсестёр. Хотя тапки действительно были огромными. Сейчас, по дороге в больницу, я подумала, что их надо обязательно забрать. И сразу про это забыла, глядя в окно такси на кишинёвские улицы, изрядно поеденные густым туманом.
Отец умер двадцать второго февраля. Из больницы, где он лежал, мне позвонили рано утром. Звонивший представился дежурным врачом, он и сообщил. Я машинально отвечала на соболезнования, в то время как мысли крутились вокруг двух слов: «инсульт» и «кома». Уже сидя в такси, подумала, что голос врача звучал как-то неуверенно. Наверно, молодой, не привык сообщать о смерти. Он действительно оказался молодым. Высокого роста, с тугими завитками чёрных волос и по-цыгански яркими глазами, для вестника смерти мужчина был слишком красив. Но весь его вид – мимика лица, даже наклон туловища, вызывавший ассоциации с плакучей ивой, – выражал такое явное сочувствие, я сразу простила эту неуместную, полную жизни красоту.
В молодости отец тоже был красив. Помню его фотографии времён службы в армии: стройный темноволосый парень в форме, глядя в объектив, счастливо улыбается. Отец всего день не дожил до самого мужского праздника на постсоветском пространстве – Дня защитника Отечества. В Кишинёве его официально не празднуют, но люди всё равно друг друга поздравляют. Привыкли. Папа называл праздник по старинке: День Советской армии и Военно-морского флота. На флоте он и служил, о чём вспоминал часто и с удовольствием. Хотя форма ему не шла. С его задумчивым взглядом карих глаз и чувственным изгибом губ на фото отец выглядел скорее переодетым актёром, чем бывалым морским волком. Так или иначе, к празднику он относился с пиететом и обиженно дулся, если, закрутившись, я забывала позвонить и поздравить.
– Вы что-то сказали? – голос врача вернул меня к реальности. Я помотала головой: нет.
В больничном холле мы были вдвоём. Из глубины здания доносилось металлическое бряцанье, сменявшееся длинными шуршащими звуками. Явственно ощутимый запах хлорки подтвердил мою догадку: в корпусе делали влажную уборку. «Смывают приметы смерти», – подумала я. Да ну, не преувеличивай, просто больница работает в своём обычном режиме. Звуки, приближаясь, делались громче. Неведомый уборщик вот-вот должен был появиться. Как актёр из кулис выйти под яркий свет софитов. Это наверняка женщина. Перед моим внутренним взором возникла немолодая приземистая санитарка с плоским, как блин, лицом и крупными, красными руками. Но звуки, подобравшись совсем близко, внезапно смолкли. Никто не появился.
Сидя за столом, врач заполнял бумаги. Время от времени поднимал на меня взгляд – я сидела напротив – и спрашивал про отца: вначале про болезнь, потом уточнял паспортные данные. Я поймала себя на том, что не всегда могу разобрать, что он говорит. Слова сливались в одну неудобоваримую кашу. Видимо, врач догадался, что со мной что-то не так. Теперь он говорил медленно, чётко произнося каждое слово. Старание его и подвело. На вопрос, что мне делать дальше, мужчина громко и внятно сказал:
– Пока ничего. Из больницы тело повезут в морг, а там… Я хотел сказать, вашего папу повезут…
Растерявшись, он сбился, замолчал. Мне вдруг стало очень смешно. Я засмеялась, но смех, булькнув, застрял в горле. Я закашлялась. В общем, мы оба были рады, когда он сменил тему.
– Вы, наверное, хотите забрать вещи? Тогда надо подойти к санитарке.
Вещи? Я действительно хотела что-то взять, вот только не вспомнить что… Может, спортивные брюки? Я купила их, когда отец уже был в больнице. Брюки отцу понравились, он долго мял их в руках, после чего похвалил ткань. Но носить не стал. Это было вполне в его духе: к новой одежде отец привыкал долго, но, однажды надев, занашивал до дыр. Ах да, я же хотела забрать тапки! От облегчения я так лучезарно улыбнулась, что врач опешил. Да нет, он просто не понимает, сейчас объясню.
– Дело в том, что у моего папы сорок шестой размер ноги, то есть, полноценный сорок шестой, не по китайским меркам…
Я говорила и словно оправдывалась перед этим незнакомым мужчиной. А ведь это действительно была проблема. Мама рассказывала, что в советское время купить отцу туфли было ой как непросто. Потом тоже, но маму это уже не интересовало, после пятнадцати лет брака они разошлись. Не из-за размера ног, конечно, просто отец для семейной жизни оказался абсолютно непригоден. С появлением на свет вначале брата, а через четыре года меня это стало ещё очевиднее. Ссор родителей я не помню, видимо, не обращала на это своё детское внимание. За одним исключением. Однажды ночью я проснулась с ощущением того, что куда-то лечу. Вот только эта странная боль в левой ноге… Словно кто-то, не давая окончательно воспарить, тянул меня вниз, к земле.
Всё оказалось намного проще – родители ссорились. Обычно я спала между ними. Уж не знаю, что они друг с другом выясняли, только мама схватила меня, спящую, на руки, тогда как отец, видимо, желая показать, что у него тоже есть на ребёнка права, вцепился мне в ногу и потянул на себя. Сколько мне тогда было, четыре, пять?.. Я не помню. Только эта фантомная боль в ноге, как и чувство недополёта преследуют меня всю жизнь.
Ничего этого я, конечно, не сказала. Просто добавила, что ноги отца, и так немаленькие, от болезни распухли, и никакая обувь не налезает. Галоши-тапки, ещё и зелёного цвета, конечно, не самый подходящий вариант для последнего пути, но если ничего другого не найдётся…
