От автора
Этот остросюжетный роман ни в коем случае не является историческим, несмотря на то, что действие его разворачивается не только сегодня, но и возвращает читателя к началу прошлого столетия. В книге «Спаситель Мира» автор позволил себе весьма фривольно перемешать реальные исторические фигуры с вымышленными персонажами, создавая проблему критикам в определении жанра. Но эклектика – штука не новая. В наши дни, когда кухня мирового чтива выбросила на рынок столь странное литературное блюдо, как «фэнтези», подобный эксперимент вряд ли можно назвать шокирующим. Любителей аналогий хочу предупредить сразу: все главные герои, как и основной сюжет, вымышлены.
Пролог
Предрассветным утром 1937 года из ворот особняка в центре города выкатились два «хлебных» фургона и помчались по пустынной Москве. Фары выхватывали из темноты лозунги и плакаты, призывающие граждан к бдительности.
Слишком много расплодилось всякой контрреволюционной нечисти, и советский человек обязан был быть начеку. На Тверской редкие фонарные тарелки, раскачиваясь от ветра, мутным светом обозначали под собой круги серого щербатого асфальта. На Садовой фонари почти не горели, а площадь трех вокзалов и вовсе тонула во тьме. Подпрыгивая на паутине трамвайных рельсов, чуть не зацепив только заступившего на свой участок сонного дворника, фургоны неслись в сторону Сокольников. Дворник с трудом отскочил в сторону, выронив из рук орудие труда. Подняв дрожащей рукой метлу, он перекрестился вслед удаляющимся огонькам.
В кабине первого фургона рядом с водителем, рядовым Пантюхиным, сидел мужчина в кожанке и нервно метал папироску из одного угла рта в другой. Мужчину звали капитаном Деевым. Чекист много раз возил заключенных в их последнее путешествие, и предстоящая операция была ему привычна. Но сегодня утром внутри капитана что-то отвратительно сжималось и посасывало. Деев пытался отогнать это чувство, однако не мог и приходил в ярость, направляя эту ярость на контрика, который сегодня попался особый.
К самому следствию Деев отношения не имел, его работа заключалась лишь в ликвидации врагов народа. Но исключительность нынешней операции имела ярко выраженные признаки. Контрика не пристрелили в подвале и для его персоны выделили целый взвод. Для одного, со связанными руками, обессилевшего после конвейерных допросов, когда следователи сменяли друг друга, а подследственный сутками стоял в кабинете, было бы достаточно нескольких бойцов. А тут два фургона и взвод?! Кроме этих заметных признаков о заключенном под номером «47925» ходили слухи.
Контрик, по словам мелких чинов Лубянки, участвовавших в допросах чисто технически (физическое воздействие, вынос и внос тела и т. д.), обладал какими-то особыми качествами. Бумаги, которые он легко подписывал, через минуту меняли содержание, удары в лицо и почки не приносили ему боли. На его теле не оставалось кровоподтеков и ссадин. Одним словом, чертовщина. Капитан Деев в чудеса не верил, но избавиться от тяжести в организме не мог.
– Сука, – прошипел он, со свистом втянув в себя дым вонючей папиросы.
– Что вы сказали, товарищ капитан? – переспросил Пантюхин.
– Давай жми, – мрачно буркнул Деев, не поворачивая головы. – Не проспи перекресток…
– Не впервой, – отозвался Пантюхин и через минуту резко свернул в сторону парка.
На узкой аллее фургон сбросил скорость. Водитель задней машины с визгом притормозил, едва не достав бампером фургон Деева.
– Салага, – прорычал капитан и грязно выругался.
– Пообвыкнется, – успокоил его Пантюхин.
Свет фар уперся в высокий дощатый забор, окрашенный зеленой краской. После трех коротких гудков часть забора бесшумно раскрылась и, пропустив машины, так же бесшумно заняла прежнее место. По пустырю, поросшему крапивой и лопухами, тянулась накатанная колея, которая заканчивалась недалеко от глубокой, недавно вырытой траншеи. Фургоны, не доезжая до нее несколько метров, синхронно развернулись радиаторами друг к другу, затем попятились назад и замерли, не заглушая моторов и не выключая фар. Из них стали выпрыгивать бойцы НКВД и строиться в цепь. В скрещенных лучах света лицом к траншее конвоиры поставили заключенного. Деев нехотя вылез из кабины, сплюнул папиросу и, затоптав ее носком сапога, зыркнул на заключенного.
– Тоже мне цаца. Сейчас из тебя мозги вышибут вместе с твоей чертовщиной… – пробурчал он и коротко скомандовал:
– Готовьсь!
Бойцы подняли винтовки, начали целиться в затылок заключенного. Тот медленно повернул голову и темным глубоким взглядом по очереди оглядел палачей.
Винтовки в руках бойцов дрогнули и стали перемещаться, направляя дула на капитана. Деев, вглядываясь в бумажку, которую держал в руках, ничего не замечал.
– Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики трибунал ВЧК приговорил Карамжанова Тимура Сабсановича к высшей мере наказания – расстрелу, – монотонно дочитал чекист и, перед тем как закончить обычный обряд казни, бросил взгляд на красноармейцев. Увидев наведенные на себя винтовки, капитан задрожал, лишился дара речи и обмочился. Тоненькая струйка потекла по его брюкам. Галифе, заправленное в сапог, быстро становилось влажным. Деев перевел взгляд на заключенного, зрачки его от ужаса расширились, и он звенящим шепотом скомандовал:
– Пли!
Залп спугнул ворон в парке, и птицы с громким карканьем заметались над пустырем. Капитан, пытаясь удержать равновесие, шагнул вперед, на секунду замер и упал, уткнувшись носом в землю. Затоптанный окурок папиросы оказался рядом с его полураскрытыми губами. Бойцы воткнули винтовки штыками в землю, повернулись и пошли прочь. За ними последовали водители фургонов. Лица бойцов при этом были удивительно спокойны, а глаза полузакрыты.
Тимур Сабсанович Карамжанов шагнул к одной из винтовок, нагнулся, перерезал о штык веревки, размял затекшие руки, выдернул винтовку из земли и, подойдя к фургону, ткнул штыком в радиатор. Струя кипящей воды со свистом вырвалась наружу. После этого он отбросил винтовку, уселся в кабину второго фургона и рванул с места. Грузовик набрал скорость и, смяв забор, помчался по парку. Оставшийся на пустыре грузовик еще некоторое время тарахтел движком, потом дернулся и затих. В свете его затухающих фар медленно остывало то, что еще совсем недавно называлось капитаном Деевым.
* * *
Писатель Олег Каребин был дотошен и не пил водки. И если первая черта характера порою встречается у тружеников пера, то вторую можно назвать удивительной редкостью. Олег Иванович не просто воздерживался от спиртного – он люто ненавидел алкоголь. Людей, употребляющих крепкие напитки постоянно, Каребин считал распущенными скотами, не умеющими получать удовольствие от собственного интеллекта.
