Сергей Лукьяненко - Спектр

Каждый со времен Александра Сергеевича знает, что навещать пожилых родственников – не то чтобы непременный долг, но обязанность воспитанного человека, и Мартин ею не пренебрегал. Помимо вежливости, ему было по-человечески радостно увидеть дядю, посидеть с ним на кухне за чашкой кофе и поговорить о чем-нибудь мелком, незначительном, или же, напротив, – о проблемах философских, разгадка которых человечеством пока не найдена. Была в этих регулярных посещениях и еще одна маленькая человеческая приятность – во многих компаниях Мартина уже звали по отчеству, чего он ужасно не любил. Да и как русскому человеку любить такое нелепое сочетание – Мартин Игоревич? Ну а дядя никогда по отчеству его не звал и звать не собирался. В хорошем расположении духа он окликал Мартина Мартом, в плохом (что, впрочем, случалось нечасто) желчно называл Иденом. Был, видимо, тридцать с лишним лет назад между дядей и отцом Мартина какой-то суровый родственный спор по поводу имени. Сам дядя был закоренелый холостяк, на вопросы о детях сухо отвечал «не знаком», но почему-то считал своей законной обязанностью принимать полнейшее участие в жизни любимого племянника. По сути дела, дядя проиграл лишь один бой – по поводу имени, зато по всем остальным вопросам ему всегда удавалось настоять на своем. Иногда Мартин был за это от души благодарен, например, за сорванные планы учить его с младенчества игре на фортепьяно, за разрешения отправиться в многодневный поход или поехать с друзьями в Питер автостопом. Все попытки родителей спорить кончались тяжелым взглядом из-под бровей и вопросом: «Вы мужика растите или певца эстрадного?» Эстраду дядя и впрямь не любил, а из всех певцов уважал лишь Кобзона и Леонтьева, и то виновато прибавляя: «За голос и характер».

Впрочем, при всей суровости характера не лишен был дядя и маленьких человеческих слабостей, особенно сильно проявившихся в последние десять лет, когда на всей земле жизнь пошла наперекосяк. Проснулись в нем дремавшие прежде кулинарные склонности, и если раньше мог он прожить целую неделю на яичнице и дешевом пиве, то теперь проводил у плиты полдня, а вечерами либо звал к себе гостей, либо сам отправлялся в гости. Мартину эта слабость нравилась, ибо делала визиты еще приятнее. Вот и сегодня, созвонившись с дядей предварительно и выяснив, что на ужин планируется утка Вайдахуньяд, Мартин зашел в магазин у метро и придирчиво выбрал вино. Конечно же, в данном случае полагалось пить венгерское. Пусть эстеты и патриоты насмешливо улыбаются, услышав про «венгерское вино», пусть одни нахваливают сладковатый сотерн и терпкий тавель, а другие спорят о сравнительном числе путонов токая в массандровском и венгерском токайском. Мартин же давно убедился, что к каждой пище есть свой, географией и историей дарованный аккомпанемент. К вареной картошечке и малосольной селедочке не придумано ничего лучше простой русской водки, к пряной бастурме годится густой армянский коньяк (хотя по широте кавказской души бастурма примет и водочку), к нежным устрицам – белое французское вино, прохладное и легкое, к жирным и вредным для организма сосискам – чешское или баварское пиво.

Так что при выборе вина Мартин не колебался. Выстояв маленькую очередь – впереди две привередливые пенсионерки, долго выбиравшие кусочек испанского хамона «позапашистее», потребовали нарезать его, да потоньше, – Мартин подошел к усталой молоденькой продавщице. Купил бутылку белого балатонского и бутылку красного эгерского, чуточку поболтал с девушкой, благо за спиной пока никто не стоял. Девушка была симпатичной и умненькой, училась в институте, а в магазине подрабатывала вечерами, чтобы заработать на летнюю поездку по Европе. Через минуту Мартин безошибочным инстинктом понял, что хотя девушка и не прочь с ним поболтать, но серьезно знакомиться не собирается, у нее уже есть хороший и верный друг. Пришлось откланяться и уйти, тихонько погромыхивая бутылками, завернутыми в гофрированную бумагу и упрятанными в прочный пакет.

На улице было хорошо. На Москву опустился вечер – первый по-настоящему теплый летний вечер после долгой прохладной зимы. То, что сегодня был вечер пятницы, только добавляло ему приятности. Поток машин со стремящимися на дачи горожанами уже схлынул, стало тихо. Немногочисленные ребятишки, оставшиеся в городе на выходные, носились по тротуарам на самокатах, в скверике у метро настраивался маленький джаз-банд, и первые пенсионеры уже собирались на скамеечках, чтобы послушать музыку, посудачить и потанцевать. Старенькая девятиэтажка, в которой обитал дядя, стояла неподалеку, Мартин пошел к ней не по пешеходной дорожке, а напрямик, через запущенный старый садик. По пути он едва не спугнул влюбленную парочку, обнимавшуюся на скамейке, но вовремя услышал жаркий шепот и двинулся совсем тихо, придерживая пакет с бутылками перед собой, чтобы не гремел.

Пришел Мартин вовремя. Открыв дверь, дядя буркнул что-то, долженствующее служить приветствием, и бросился на кухню – вынимать утку из духовки. Мартин же привычно сунул ноги в безразмерные гостевые тапочки и прошел в гостиную. Жил дядя скромно, в малоразмерной двухкомнатной квартире, съезжать отсюда не собирался, заявляя, что в шестьдесят семь лет думать о кладбище еще рано, но о переезде – уже поздно. В спальне – а по совместительству кабинете – все стены были заставлены старыми-престарыми книжными полками, хранящими не менее древние книги, зато гостиная была меблирована современно, где-то даже модно, под «хай-тек», с обилием стоек из никелированных труб и небьющегося стекла, хитрой аппаратурой, воспроизводящей изображение и звук, с пижонскими французскими колонками «Водопад» – стеклянными, ценящимися знатоками за отсутствие призвука корпуса. Дожидаясь дядю, Мартин порылся в дисках, выбрал Бетховена в исполнении Эмиля Гилельса, после чего снял пиджак и устроился у стола поудобнее.

Дядя не заставил себя долго ждать. Уже через минуту он появился в гостиной со знаменитой уткой на противне – шипящей, благоухающей, обложенной крошечными голубцами, успевшими вволю пропитаться утиным жирком. При виде утки Мартин воспрял, бросился открывать бутылки, кляня себя за то, что не пришел пораньше – по-хорошему, вину бы стоило полчасика подышать, избавиться от запаха пробки и раскрыть аромат во всей красе. Но дядя вино похвалил и так, после чего они некоторое время отдавались гастрономическим удовольствиям, перебрасываясь репликами не то чтобы совсем пустячными, но интересными лишь близким людям – о родителях Мартина, уже второй месяц проводящих на солнечных пляжах Кубы, о непутевом младшем брате Мартина, который, едва окончив один институт, поступил в другой – ибо в профессии юриста успел разочароваться, зато к исконным их врагам журналистам проникся неизъяснимой симпатией. Поговорили и о дяде, о его больной печенке, которой, конечно же, не понравится нынешнее угощение, о возне с перерасчетом пенсии, не позволяющей дяде исполнить мечту детства и посетить Мадагаскар. За разговором Мартин с удовольствием отметил, что дядя бодрости духа не теряет, за собой следит и даже не поленился повязать к ужину галстук, что для холостяка приравнивается к подвигу. Потом дядя начал исподволь расспрашивать Мартина о его работе – очень осторожно и тонко, надеясь застать племянника врасплох и заставить проговориться. Но Мартин был начеку, отделывался общими фразами, «да» и «нет» не говорил, на белую лесть и черные намеки не покупался, так что дядя с досадой бросил расспросы и приналег на утку.