Деревня Бадлапур, штат Уттар-Прадеш, Индия
Смита просыпается со странным чувством: в животе у нее словно трепещет крылышками бабочка, предвещая что-то очень важное и приятное. Сегодняшний день она запомнит на всю жизнь. Сегодня ее дочка пойдет в школу.
Сама Смита в школе не была ни разу. Здесь, в Бадлапуре, такие, как она, в школу не ходят. Смита – неприкасаемая, далит[2]. Она из тех, кого Ганди называл детьми Господа. Вне касты, вне системы, вне чего бы то ни было. Она принадлежит к совершенно особому виду людей – нечистым, которым не место среди остальных, к недостойным отбросам, которых держат в стороне от всех, как отделяют от плевел добрые зерна. Их миллионы, таких как Смита, живущих за пределами деревень, вне общества, на периферии человечества.
Каждое утро – одно и то же. Будто заезженная пластинка, без конца повторяющая какую-то адскую мелодию. Смита просыпается в лачуге, служащей ей жилищем, неподалеку от возделываемых джатами[3] полей. Она моет лицо и ноги водой, принесенной накануне из колодца, которым им дозволено пользоваться. Упаси боже притронуться к другому – тому, что расположен ближе и удобнее: он предназначен для высших каст. Некоторые и за меньший проступок лишались жизни. Она собирается, причесывает Лалиту, целует Нагараджана. Затем берет тростниковую корзину, ту самую, которая принадлежала ее матери и от одного взгляда на которую тошнота подкатывает к горлу. Пропитанную стойкой, крепкой, неистребимой вонью, корзину, которую она носит дни напролет, как свой крест. Эта корзина – постыдная ноша – ее вечная мука. Проклятие. Кара. Что-то такое она, должно быть, совершила в одной из прежних жизней, и теперь ей приходится расплачиваться, искупать это «что-то». В конце концов, эта жизнь имеет не больше значения, чем предыдущие или последующие, это просто жизнь, одна из многих, говорила мать. Да, именно, такова ее жизнь.
Такова ее дхарма[4], ее долг, ее место в этом мире. Ремесло, передающееся из поколения в поколение, от матери к дочери. По-английски ее профессия называется scavenger, что означает «чистильщик». Благопристойное обозначение реалии, которая таковой не является. То, чем занимается Смита, не определить одним словом. Целыми днями она вручную собирает чужие нечистоты. Ей было шесть лет, столько же, сколько сегодня Лалите, когда мать впервые взяла ее с собой на работу. Смотри, потом сама будешь делать то же самое. Смита помнит запах, напавший на нее, словно осиный рой, невыносимый, нечеловеческий запах. Ее вырвало там же, на обочине. Привыкнешь, сказала мать. Она солгала. К такому не привыкнуть. Смита научилась задерживать дыхание, жить не дыша. Надо дышать, сказал деревенский доктор, видите, как вы кашляете. Надо есть. Аппетит Смита давно потеряла. Она и не помнит уже, как это бывает, когда хочется есть. Ест она мало, самый минимум, горсть риса, разведенного водой, – вот и все, что она навязывает каждый день своему не принимающему пищу телу.
Впрочем, правительство обещало понастроить туалетов по всей стране. Увы, до этого угла они не добрались. В Бадлапуре, как и в других местах, люди испражняются прямо под открытым небом. Повсюду тонны нечистот загрязняют почву, реки, поля. Болезни распространяются со скоростью лесного пожара. Политики знают: прежде реформ, прежде социального равенства, даже прежде работы народу нужны туалеты. Народ хочет иметь право испражняться достойно. Женщины в деревнях дожидаются темноты и идут справлять нужду куда-нибудь в поля, подвергая себя множеству опасностей. Наиболее удачливые обустраивают специальный уголок во дворе или в дальнем конце дома, обычную яму, стыдливо называемую сухим туалетом, отхожее место, которое каждый день чистят вручную далитские женщины. Такие как Смита.
Она начинает свой обход около семи часов. Берет корзину и метелку из тростника. Ей надо вычистить двадцать домов (и так каждый день), так что приходится поторапливаться. Она идет по обочине дороги, опустив глаза, спрятав под платком лицо. В некоторых деревнях далитов заставляют нацеплять на себя воронье перо, чтобы все знали, кто они. В других – им полагается ходить босиком: всем известна история неприкасаемого, которого побили камнями только за то, что он надел сандалии. Смита входит в дома через заднюю дверь, она не должна встречаться с жильцами и тем более разговаривать с ними. Она не только неприкасаемая – она должна быть еще и невидимой. В уплату за свою работу она получает остатки пищи, иногда старую одежду, все это ей бросают на землю. Не касаясь, не глядя на нее.
Иногда она вообще ничего не получает. Одна джатская семья вот уже несколько месяцев ничего не платит. Смита хотела прекратить это, как-то вечером она сказала Нагараджану, что больше туда не пойдет, пусть убирают свое дерьмо сами. Но Нагараджан перепугался: если Смита не станет туда ходить, их прогонят, ведь у них нет своей земли. Джаты придут и сожгут их лачугу. Смита знает, на что они способны. «Вот поотрубаем тебе ноги», – сказали они одному такому же, как она. Позже его и правда нашли на соседнем поле с отрубленными ногами и облитым кислотой.
Да, Смита знает, на что способны джаты.
Поэтому на следующий день она снова пошла туда.
Но сегодняшнее утро не такое, как всегда. Смита приняла решение, оно пришло к ней, как откровение: ее дочка пойдет в школу. С трудом убедила она Нагараджана. Ни к чему это, говорил он. Ну, научится она читать и писать, но ведь здесь никто не даст ей работы. Как ты родился чистильщиком уборных, так им и помрешь. Это передается по наследству, из этого круга никому не вырваться. Это – карма.
