Марко Незе - Спрут

По окраинным улочкам Трапани на бешеной скорости с включенными сиренами неслись две полицейские «альфеты». Выскочив на берег моря, затормозили посреди широкой поляны.

Слепящий свет фар выхватил из темноты длинный силуэт стоящей машины – «фиата-регаты». Вокруг автомобиля с осторожностью кружили полицейские с автоматами наготове. В тишине жаркой июльской ночи сухая трава громко шуршала под ногами.

– Не прикасаться к машине! – прогремел голос рослого массивного мужчины, единственного здесь в штатском.

От группы полицейских отделился невысокий толстяк с чемоданчиком в руке, специалист из экспертно-криминалистического отдела. Он направил луч карманного фонарика внутрь автомобиля, и лицо его передернулось, словно от удара током.

– Боже мой, – еле слышно пробормотал он, – они убили начальника оперативного отдела.

По кучке сгрудившихся вокруг машины пробежал смутный ропот: «Мерзавцы… сволочи…»

Мужчина в штатском хранил бесстрастное спокойствие. Подойдя к эксперту, он сказал ему, что надо поработать как можно тщательнее, и отошел на край поляны.

Тьму прорезали фонари новых машин с полицейскими. Прибыл и большой автофургон с надписью на боку «Сици-ТВ». Из него поспешно выгрузилась съемочная группа телевизионщиков во главе со стройным, элегантно одетым господином – Нанни Сантамарией.

Телеоператоры приблизились к «регате», начали ощупывать ее сверху донизу лучами своих переносных юпитеров и вот задержались на трупе комиссара Маринео – убитый сидит за рулем, голова откинута, рот открыт, руки свисают на сиденье.

Мужчина в штатском пошел назад к своей машине. Сантамария сразу же его узнал и ткнул под нос ему свой микрофон.

– Доктор[1] Альтеро, вы – заместитель начальника оперативного отдела. Есть ли у вас сведения, что комиссару Маринео кто-то угрожал?

Альтеро метнул разъяренный взгляд на журналиста и швырнул окурок.

– Сантамария, – прохрипел он в ответ, – неужели вы не могли выбрать другого времени?

И, отведя в сторону эксперта, спросил:

– Нашли что-нибудь интересное?

– Очень странно, – пробормотал эксперт, скребя затылок. – Нет ни следов пуль, ни гильз… Нет даже следов крови на сиденье. Вероятно, эти негодяи выполнили свою работу где-то не здесь.

– А потом привезли тело сюда и устроили всю эту инсценировку, – закончил Альтеро убежденным тоном. – Да, наверно, именно так.

Вокруг суетились телеоператоры, прорезая ночную тьму своими лампами. Свег их слепил полицейских, то укорачивая, то удлиняя их гигантские тени, плясавшие в темноте, словно какие-то сюрреалистические призраки.

– Черт бы их побрал, – сквозь зубы процедил с горечью Альтеро, – рано или поздно вы вот так найдете и меня.

Толстячок из экспертного отдела неуверенно возразил:

– Ну что вы говорите, доктор.

– Да, когда живешь, окруженный неуловимыми тенями, не замечаешь опасности. Бредешь вслепую, пока не сверзишься в пропасть и не разобьешься.

– Вы полагаете, доктор Маринео угодил в ловушку?

Альтеро вперил взгляд куда-то далеко в темноту и промолчал. Полицейский продолжал строить предположения:

– Может быть, кто-нибудь из его информаторов, казавшийся вполне надежным, завлек его в уединенное место. И он не сообразил, что это ловушка.

Альтеро словно не слышал его слов.

– Бедняга Маринео, – сказал он со вздохом. – Как раз когда он уже собирался покинуть Трапани. Его перевели в Салерно, его родной город. Жена и дети так радовались…

Полицейский фотограф непрерывно включал свой аппарат. При каждой вспышке можно было разглядеть, что поначалу немногочисленная толпа любопытных все прибывала.

– Заканчивайте вашу работу, – сказал Альтеро и сел в свою машину.

Ночь незаметно подошла к концу. Вдали, за черной грядой холмов, уже занималась заря.

Солнце уже вставало и над Северной Италией, когда в одной из миланских квартир, в районе площади Суза, настойчиво зазвонил телефон. Коррадо Каттани всегда поднимался рано и сейчас стоял с намыленной физиономией перед зеркалом. Во рту он еще ощущал аромат и вкус первой утренней чашечки кофе. За день, прежде чем улечься спать, он выпьет их еще по крайней мере добрый десяток, потому что работа в комиссариате полиции требует, чтобы голова была постоянно свежей и ясной. Кофе придавал бодрость в те минуты, когда чувствуешь себя вялым.

Полицейский комиссар был лет сорока, хорошо сложенный, темноволосый, с суровым лицом и всегда с настороженным выражением черных, как уголь, глаз. Каттани снял трубку и услышал о неприятном событии. Он выслушал доклад со всеми мельчайшими подробностями, и ни одна жилка не дрогнула на его лице. Разговор он закончил односложным сухим «Хорошо».

Проходя мимо зеркала в коридоре, он увидел, что мыльная пена у него на лице засохла густым белым слоем. Лицо казалось маской, в которой было что-то гротесковое. Продолжая разглядывать свое изображение, комиссар пошарил в пачке, извлек сигарету и сунул ее в рот.

Жена его уже встала. Он услышал, как она открывает дверь спальни. Когда-то он очень любил жену. Теперь даже не повернул головы в ее сторону. Она стояла перед ним, тихонько наматывая на палец прядь длинных светлых волос. Она, красотка Эльзе, француженка, познакомилась с ним пятнадцать лет назад во время поездки в Италию.

– Что произошло? – спросила она с беспокойством.

Он не любил пускаться в объяснения. Особенно если речь шла о работе. Но на сей раз дело касалось также и жены. Все равно придется каким-то образом сообщить ей неприятное известие, так лучше сразу.

– Все наши планы летят кувырком, – сказал он. – Мы не сможем не спеша отправиться на будущей неделе. Мне надо выехать в Трапани сегодня же – убили начальника оперативного отдела, которого я должен сменить. Неплохо они там придумали отметить мое назначение.

Жена не могла скрыть огорчения.

– Это ужасно, Коррадо. Но меня обрадовало твое назначение на Сицилию. Я думала, это поможет нам заново начать жизнь, хоть чуточку вновь нас сблизит…

– Нам надо обоим выпить хорошего кофейку, – ответил он, устало высвобождаясь из ее объятий. Потом, поддавшись приливу нежности, погладил ее по щеке: – Ну, конечно же, мы начнем все заново, как начинали с тобой когда-то.

Она нежно, растроганно посмотрела ему прямо в глаза.

– Пойду уложу твой чемодан.

В эту минуту на пороге показалась их дочь – двенадцатилетняя Паола. Она была босиком и терла спросонья глаза.

– Ах, бедненькая, мы тебя разбудили, – бросилась к ней мать.

– Я услышала ваши голоса и испугалась, – сказала девочка.

– Это почему же?

– Я думала, вы опять ссоритесь.

– Нет, нет, – попыталась улыбнуться мать, – сегодня мы вовсе не собираемся ссориться.