М. Кузмин в статье «О прекрасной ясности» (1910 г.) сформулировал следующую мысль: «Есть художники, несущие людям хаос, недоумевающий ужас и расщепленность своего духа, и есть другие – дарующие миру свою стройность».
Данила Семёнова смело можно отнести к числу вторых, которые, по мысли Кузмина, «при равенстве таланта, выше и целительнее первых».
Книга «Стихотворения» словно обманывает все ожидания современного читателя: в ней нет и намека на постмодернистскую поэтику или заумь; автор не экспериментирует с формой, не открывает принципиально новых для поэзии топосов и тем, очевидно следуя классической поэтической традиции, связанной для него, прежде всего, с именами И. Лиснянской, А. Ахматовой, А. Пушкина. Но при этом «простые, незатейливые строки» совсем не выглядят как анахронизм, поскольку имеют по-настоящему современное (точнее сказать – вневременное) звучание.
Магистральные темы книги – философские размышления о сущности человеческого бытия, о «времени и о том, что оно делает с человеком» (И. Бродский), об экзистенциальном одиночестве, о напряжённом поиске смысла жизни, о поиске самого себя и источников гармонии:
Даруй мне, жизнь, мгновенья бытия,
В которых бы душа могла согреться,
Постичь вопрос – а что такое «я»?
Иль просто отдышаться, оглядеться…
Один из сквозных образов «Стихотворений» – снег, который «идет бесконечною шалью / в городской засыпающей мгле», «идет без конца и без края», стирая город до холодной пустыни:
И в такие часы всё мерещится мне поневоле,
Словно мёрзлая пыль так и будет идти без конца,
Вместо города будет бескрайнее снежное поле —
Не отыщешь очаг, не узнаешь родного лица…
В этом, конечно, есть что-то блоковское. Снег у Д. Семёнова – метафора небытия, в которое всё обратится. Но трагичность мироощущения, связанная с обостренным чувством смерти, преодолевается спасительной мыслью о том, что на самом деле никто не умирает, а лишь возвращается в ту бесконечность, из которой он однажды возник:
Как хорошо, проснувшись утром летним,
И не войдя еще в пределы бытия,
Лениво думать, как плывут столетья,
И в них когда-нибудь вольётся жизнь твоя.
Выходом из экзистенциального одиночества становится чувство пантеистического слияния с мирозданием:
И только морозною зимнею ночью
Ты суть этой тайны, наверно, поймёшь,
Когда над собою увидишь воочию
Всего мироздания звёздный чертёж.
Реальностью станут былые преданья,
На миг остановится времени бег, —
И тысячи нитей всего мирозданья
С твоею судьбою сплетутся навек.
Лирический герой Д. Семёнова понимает мир как осуществление божественного замысла, а сверхзадачу человека – как постижение этого замысла. Умение видеть в земных явлениях знаки присутствия Абсолюта («создателя в созданьи», как об этом когда-то сказал В. Жуковский) умудряет героя, дарует ему счастливое осознание причастности к Сущему:
…Но всё ж
Пускай с годами не становимся мы краше, —
Мы познаем Божественный чертеж
И замысел нехитрой жизни нашей.
В центре «Стихотворений» – человек не только созерцающий, но и слушающий, и его слух обращен к тишине мира, в которой звучит особая музыка. На ней, собственно, и держится бытие:
Даруй мне, жизнь, минуты тишины,
Чтоб в этом неожиданном молчанье
По звуку отдаленному струны
Услышать твоей музыки звучанье.
При таком миропонимании закономерно, что в личной аксиологии героя (и автора) важное место занимает категория эстетического. Одним из воплощений красоты становится земная природа, противопоставленная энтропии, диссонансу, всецело отвечающая духовным исканиям лирического «я»:
И здесь, в тишине и гармонии леса,
Невольно душа к небесам воспарит,
Как будто уже начинается месса
И скоро незримый орган зазвучит.
И с нами во всем соглашаясь как будто,
Взирая на нас со своей высоты,
Плывут облака по небесным маршрутам,
Замедлив шаги от земной красоты.
Другое воплощение категории эстетического – искусство (стихотворения «Икона», «Музыка», «Читая Ахматову», «Амфора»), общение с которым понимается как «урок гармонии и вечной красоты», как единственный способ обрести «спасение души». При этом гибель прекрасного в условиях «глухой» и «слепой» реальности, от руки равнодушного человека переживается как глубоко личная трагедия:
Чтоб не падали люди на льду,
Дворник посыпал песком…
Так схоронили ночную звезду
В грязном снегу городском.
Философские, медитативные размышления о вневременном перемежаются напряженной рефлексией по поводу истории, эпохи – причем, не только современной, но и минувшей (стихотворения «Памяти жертв Холокоста», «Поэтам 30-х годов»), что позволяет говорить об авторе «Стихотворений» как о субъекте историко-культурной памяти:
«Пусть я сожжён – мой дух не угасает,
В сгоревшем сердце кровь ещё стучит!»
Но девушка меня не замечает,
Лишь на солдата с нежностью глядит.
«Ты не увидишь, девушка, меня,
Ведь я сегодня – летний шум деревьев,
Я – отблеск страшного военного огня,
Спалившего безжалостно евреев.
О, девушка, влюблённая в солдата!
Пусть я сегодня – ветер и зола,
Но знай, что я сгорел в печи когда-то,
Чтоб нынче ты счастливою была».
(«Памяти жертв Холокоста»)
«Стихотворения» Д. Семёнова – книга, наполненная глубокими, универсальными смыслами, способная найти отклик в душе и сознании каждого, поскольку в ней предлагается возможный выход из той экзистенциальной пустоты, чувство которой так знакомо современному человеку. Этот выход называется «уроком гармонии».
Мой самый юный, самый ранний стих
Был свеж и горек, как полынь-трава.
Срывались неумело с губ моих
Незрелые и терпкие слова.
Пускай он был нескладен и громоздок
И лишь усмешку вызывал у всех,
Но мне он был необходим, как свежий воздух,
Как посох – путнику и гордецу – успех.
Он был окном – старинным, запылённым,
Вкотором свет горел прожитых мною дней,
Где луч стиха стремился к потаённым,
Заветным уголкам души моей.
Мой самый юный стих – он был набатом,
