Эта небольшая красивая книжка, с таким простым и коротким заглавием, должна быть самым приятным подарком для избранной, то есть образованнейшей части русской публики. Хотя большая половина стихотворений г. Лермонтова и была уже напечатана в «Литературных прибавлениях к «Русскому инвалиду»«(1838) и особенно в «Отечественных записках» 1839 и 1840 годов, но, – не говоря уже о том, что целая треть книжки состоит из пьес, нигде но напечатанных и совершенно неизвестных публике, – кому не приятно иметь все стихотворения даровитого поэта собранными в одну книжку и этим избавиться от труда искать их то в том, то в другом нумере журнала или газеты? Несмотря на то, что г. Лермонтов начал свое поэтическое поприще еще так недавно, не дальше, как с 1837 года[1], имя его уже громко огласилось на святой Руси, и его юный, могучий талант нашел не только ревностных почитателей и жарких поборников, но и ожесточенных врагов – честь, которая бывает уделом только истинного достоинства и несомненного дарования. Что талант Лермонтова так скоро приобрел себе много пламенных поклонников, это нисколько не удивительно: огнистый Сириус заметен и на усеянном звездами небе, а яркая звезда таланта Лермонтова блистает почти на пустынном небосклоне, без соперников по величине и блеску, даже без этих звездочек, которые бесчисленностию выкупают свою микроскопическую малость и своим множеством умеряют лучезарное сияние главного светила. Правда, талант Лермонтова не совсем одинок: подле него блестит в могучей красоте самородный талант Кольцова;[2] светится и играет переливными цветами грациозно-поэтическое дарование Красова…[3] После них можно было бы указать и еще на два, на три имени: у того много чувства, у этого попадаются хорошие стихи, а вон тот подавал когда-то хорошие надежды; но тот односторонен и нередко странен, этот написал всего два-три стихотворения, а о многих, недавно еще шумевших, уже не слышно, как будто бы их и совсем не было… В результате все-таки остается одно: небосклон пустынен!.. Здесь мы должны сделать оговорку, имея в виду людей которые пробиваются век свой чужими недомолвками, как насущным хлебом: говоря о Лермонтове, мы разумеем современную русскую литературу, от смерти Пушкина до настоящей минуты, и, не находя в ней соперников таланту Лермонтова, разумеем собственно стихотворцев-поэтов, а не прозаиков-поэтов, между которыми Лермонтов опять-таки, как Сириус между звездами, потому только, что первый и великий прозаик-поэт русской литературы, с которым Лермонтов не приобрел еще прав и быть сравниваемым, ничего не печатает со времени смерти Пушкина: читатели поймут, о ком мы говорим…[4]
Относительно же того, что талант Лермонтова в такое короткое время успел нажить себе ожесточенных и непримиримых врагов, это также понятно. Разумеется, эти враги составляют ту часть публики, которая должна называться собственно «толпою»; ненависть этих господ очень понятна: поэзия Лермонтова для них – плод слишком нежный и деликатный, так что не может льстить их грубому вкусу, на который действует только слишком сладкое, как мед, слишком кислое, как огуречный рассол, и слишком соленое, как севрюжина. Эти господа чувствуют непреодолимую антипатию даже и к тем людям, которые восхищаются талантом Лермонтова, и они бранят их, как служители своих господ, которые устриц предпочитают трактирной селянке с перцем[5]. Из всех страстей человеческих сильнейшая – самолюбие, которое, будучи оскорблено, никогда не прощает. Но чем же скорее всего может быть оскорблено самолюбие ограниченного человека, как не сознанием своего бессилия понять недоступное его разумению? Что может быть досаднее и тяжеле, как не сознание своего невежества или своей ограниченности?.. Здесь мы очень кстати можем заметить мимоходом, что по этой же самой причине и «Отечественные записки» имеют так много и таких ожесточенных врагов даже между людьми, которые, браня их, все-таки каждую книжку их прочитывают от доски до доски. Особенное неблаговоление этих господ навлекает на себя критика «Отечественных записок» и непонятные слова, встречающиеся в ней… право так, мы не шутим. Но хотя многие из этих слов не были новыми и дикими ни в «Мнемозине», ни в «Московском вестнике», ни в «Телеграфе», ни даже в «Вестнике Европы» – журналах, как известно, издававшихся в Москве, однако здесь, в Петербурге, они приводят в ужас и становят в тупик не только обыкновенных читателей, но даже и записных словесников, теоретиков изящного, и особенно сочинителей реторик…[6] Обратимся к Лермонтову. Кроме читателей того разряда, о котором мы сейчас говорили, его талант еще больше имеет врагов между литераторами, и это еще понятнее: сей устарел и, плохо понимая стихотворения, писанные до 1834 года, уже совсем не понимает ничего писанного после этого года;[7] тот родился совсем без органа эстетического чувства, не понимает поэзии и думает, что она годится только «для сбыта пустых и вздорных мыслей»;[8] оные больше занимаются барышничеством, чем изящным;[9] а все вместе – оскорблены тем, что стихотворения Лермонтова не встречаются на листах, выходящих под фирмою их имен… О господах же сочинителях стишков для журналов и даже больших и пребольшущих штук, – из которых иные, по извещению одной знаменитой афиши[10], боролись с исполинами иностранных литератур и победили их, – об этих господах нечего и говорить: им становится дурно от стихов Лермонтова по слишком законной причине. Вместо рецепта, советуем им почаще читать вот эти стишки:
Конец ознакомительного фрагмента. Полный текст доступен на www.litres.ru
