– Пусти!
– Сказал, не пущу!
– Ах так?! Тогда я тебе…
– Ну что? Что ты мне? Говорю тебе… Барин спит! Умаялся, бедный, на пожаре. Весь черный пришел, еле отмыл… Не буду будить!
Сквозь сон я слышал, как Кузьма препирается с кем-то знакомым. Кто же это может быть? Сон никак меня не отпускал, я все ловил и ловил падающую с третьего этажа девочку на серое, с кружевной вышивкой одеяло. А она все падала мимо и мимо. Кошмар, которому не было конца и края.
– Я тебе больше руки тогда не подам! Вот что!
– Ой, батюшки-святы, какая трагедь… Ты, Славка, не менжуйся, напиши в театру пьесу и большие деньжищи зашибешь…
– Дурак! Емелю арестовали. В охранку загребли его!
– Ах ты, боже мой! Неужто Винокурова?
– А я тебе о чем толкую. Буди!
– Не надо, – подал я голос, садясь в кровати. – Я уже проснулся.
В коридоре, куда выходила спальня, замолкли.
– Сейчас выйду. Дайте минуту.
Я попытался пригладить растрепанные волосы, нащупал на стуле халат, встал, накинул его на себя. Черт, как же мне плохо! На пожаре надышался гарью, в горле першит, ноги дрожат, руки – тоже. Девочку-то мы поймали, и на брезент, не на одеяло. Мне потом пожарные объяснили, что с такой высоты мимо полотна чтобы промахнуться, сильно постараться надо. Но ее рев до сих пор стоит в ушах. А теперь еще и кошмары. Доктор, где твое профессиональное выгорание? Проще надо к работе относиться!
Я открыл дверь, но в коридоре было пусто. Судя по звяканью чашек, Кузьма увел Славу в кухню. Ну что ж… У меня, значит, есть еще одна минутка на туалет. Я быстро пообщался с белым другом, потом почистил зубы порошком, прополоскал горло. Значит, Винокуров доигрался со своими рабочими комитетами и ячейками. Жандармы загребли его в свои цепкие ручки, и Антонов прибежал спасать друга. А что я могу сделать? Наверное, что-то могу. Но без чашки кофе мозг отказывался работать, и я пошел на кухню.
Выглянул в окно. Уже начало рассветать, весна набирала обороты. С крыш текла вода, в воздухе стояла какая-то непонятная взвесь. Ох и наплачемся мы этой весной. Снега было много, как начнет таять, никакая ливневка не справится. Которой в городе не особенно много.
Я вытащил из-за окна холщовую сумку, достал из нее масло. Намазал на вчерашний хлеб. В плане еды мы устроились максимально комфортно. Угольная печь с конфорками, для быстрого разогрева – спиртовка. В подвале устроили ледник, Кузьма сколотил полки, куда разместил разносолы, купленные на рынке: соленые огурчики, капустка, грибочки и даже голубцы. Разумеется, варенье. Можно питаться дома, можно спуститься на второй этаж в столовую, где ели врачи и в будущем будут трапезничать ходячие пациенты.
– Чичас я вам яишенку сварганю, чего давиться кофием на пустой желудок. – На кухню вошел слуга, быстро разогрел сковородку. – Идите в столовую, все принесу.
Да, я теперь как натуральный барин живу: шесть комнат, раздельный туалет. Прямо профессор Преображенский. «Я буду кушать в столовой, а оперировать – в операционной, так и передайте Айседоре Дункан». Ем на фарфоре, для Кузьмы взяли помощником второго слугу – Алексея Плотникова, бойкого вихрастого паренька из-под Ярославля. Все бытовые хлопоты теперь закрыты, заботиться о хлебе насущном, считать копейки не нужно. Проблемы стали масштабнее, задачи – грандиознее. А вот перспективы – совсем туманными. Переживет ли «скорая» ужасы сразу двух революций? Или переживет, но не со мной?
– Ну, что там случилось? – спросил я, заходя в столовую.
Придавил за плечи вскочившего Славку, сел рядом.
Дерьмо течет по трубам. Это если коротко. А если развернуто… Винокуров состоял членом кружка некого Распутина. Нет, не старца, московского рабочего. Собирались регулярно, читали марксистскую литературу.
Слава, повздыхав, сообщил, что Емельян отдал почти всю свою зарплату и премию за стрептоцид на организацию подпольной типографии. Взяли всю ячейку поздно ночью, на квартире студента университета Поволоцкого.
– В Тишинском переулке похватали. – Антонов грустно моргнул, принимая от пришаркавшего Кузьмы чашку с кофе. – Мать Поволоцкого сообщила однокурсникам, а те – уже мне.
– Я же предупреждал его!
Вот нет пророка в своем отечестве, какой раз убеждаюсь. Сколько разговоров было с Емельяном, и все впустую.
Ладно, стадию гнева, считай, миновали, надо готовиться к торгу, но сначала – кофе. И тренировка с медитацией. Вымахать негативную энергию с Ли Хуанем и его учениками, напитаться позитивными «инем, янем», заполировать «ци».
Утепленный каретный сарай теперь находился в моей полной собственности, ни с какими домохозяйками согласовывать занятия мне уже не надо. А значит, есть где отключиться от нарастающих проблем.
* * *
Сразу после тренировки я отправился к Блюдникову в участок, на разведку. Пристав мне был обязан кое-чем, так что я рассчитывал перед визитом к Зубатову разжиться информацией, которая, как известно, правит миром. Ну и, разумеется, попал с корабля на бал. Стоило войти в арбатский участок, как на меня обрушился вопль косматого, бородатого мужика из-за решетки «обезьянника»:
– Черти, черти сидят в углу. Господи, спасите! Неужели вы не видите? Чего молчите? Вон же у окна и там под койкой… Ой, господи, по-мо-ги-те!!!
Крик оглушал, я даже прикрыл уши руками. От косматого мощно перло сивухой, лицо у него было красным, глаза вращались.
– Что тут происходит? – спросил я у дежурного полицейского за стойкой.
– Концерта происходит. А вы кто будете?
– Я знакомец Емельяна Алексеевича. Доктор Баталов. Он у себя?
Полицейский расплылся в улыбке.
– Конечно-с. Кабинет по коридору налево.
А Блюдников-то вроде порозовел немного, подозрительная желтизна почти сошла.
– Евгений Александрович! – Пристав выскочил из-за стола. – Какими судьбами?
Открыл дверь, крикнул в коридор:
– Махровцев, чаю быстренько сделай!
– Кто это у вас там орет как оглашенный? – поинтересовался я после обязательного светского разговора о погоде, здоровье… Пристав рассказал мне, что блюдет пост и пить совсем забросил. Уже хлеб.
– Да писарь Галушко из управы, – поморщился Блюдников. – Уходил свою жену топором. Все в крови измазались, пока его скрутили. Сам он пьющий сильно. Вот, наверное, белая горячка, черти мерещатся. Помутилось в голове, вот и начудил, прости Господи! – перекрестился пристав.
– А точно помутилось? – задумался я.
Что-то в поведении Галушко мне показалось странным. Какая-то нарочитость, театральщина. У настоящих сумасшедших обычно симптомы сглажены, повидал разных на пятом курсе меда, когда проходили психиатрию.
– А есть способ проверить? – оживился пристав.
– Он же грамотный?
– Писарь! – заулыбался Емельян Алексеевич.
