Как-то по глупости я отнес свои стихи в ленинградскую газету «Смена». Честно сказать, я ни на что особо не рассчитывал. Но неожиданно мне пришло приглашение посетить «Литературную пятницу» – некий творческий клуб при газете, где мои стихи смогут обсудить начинающие поэты.
Была поздняя осень, на улице Мира было сыро и холодно. С Финского залива дул пронзительный ветер. Настроение у меня было паршивое, но вместе с тем какое-то слегка приподнятое волнением будущей встречи. А вдруг это важный шаг в моей тревожной творческой жизни. Переломный момент. Важная веха.
Серое здание редакции я запомнил плохо. Помню только, что никаких вахтеров и охранников тогда ещё не было.
Где-то на первом этаже меня встретила старенькая сгорбленная гардеробщица и, молча, приняла из моих рук мокрый плащ. Потом как бы между делом спросила:
– Пишите?
– Пишу, – ответил я и стал подниматься по лестнице на второй этаж. Там свернул по коридору налево. Коридор был залит тусклым желтоватым светом. Стены тоже были какие-то желтоватые и тусклые. Справа и слева проплывали высокие светло-серые двери.
Шел 1976 год. Я шагал по коридору редакции молодежной газеты «Смена». Мне нужно было найти кабинет под номером двенадцать.
Найдя нужную мне дверь, я неуверенно взялся за металлическую ручку и потянул её на себя. Дверь со скрипом отошла в сторону. В плохо освещенном кабинете я увидел продолговатый стол, который плотно окружали будущие поэты. В центре стола восседал щупленький немолодой и некрасивый человек, у которого косил один глаз.
Я поздоровался, поэты дружно ответили мне и как по команде отвернулись. Человек за столом стал что-то говорить. Он говорил очень тихо. При разговоре его левый глаз косил ещё больше. Это было заметно даже под толстыми стеклами очков.
Люди за столом обсуждали чью-то рукопись.
– Стихи крепкие, – глуховатым голосом говорил руководитель семинара, – но образность языка явно хромает. И запоминающихся метафор маловато… Их почти нет. Нет ярких сравнений… Может быть, послушаем кого-нибудь ещё. Как вы считаете?
– Послушаем, – хором отозвались начинающие поэты.
После этого один из присутствующих, с характерным звуком отодвигая стул, вставал, представлялся и начинал читать свои стихи. Я заметил, что все молодые авторы читают свои произведения очень убедительно. Мне показалось даже, что порой это чтение говорит о поэте больше чем его стихи. Какую-нибудь ерунду нервный и нескладный графоман может прочесть так, что мурашки пойдут по коже. Волосы на затылке начнут шевелиться. До того он становится артистичен в этот момент.
Например, однажды я услышал вот такое стихотворение. Его читал лысый дядька, которому было далеко за сорок и назвать его молодым поэтом язык не поворачивался:
Я отражаюсь в твоих глазах,
ты – в моих, если очень близко.
Свечи светятся в образах,
словно в заводи серебристой.
Липы тонут среди болот,
реки тучи уносят к морю.
Только в сердце – наоборот —
болью скажется то, что скрою.
Только мысли, которым нет
места малого на странице,
отражают полночный свет
у реальности на границе.
Отражения как мираж,
без оков повседневной скуки.
Проплывающий Эрмитаж
лиц, событий, душевной муки…
Отражения наготы
тайн, сроднившихся как семья.
Тайна главная – это ты.
Отражение – это я.
Как только он прекратил чтение, на молодого поэта, как по команде, набросилась вся пишущая ватага. Среди них выделялся один очень вертлявый тип, которому не нравилось абсолютно всё. При разговоре у него невпопад пошевеливались руки и плечи, голова и шея, даже ноги начинали выделывать какие-то кренделя. Этот человек, скорее всего, не смог бы разглядеть таланта даже у Блока, которого я в то время боготворил.
– Это не стихи, – тут же начал громко рассуждать витиеватый критик. – В ваших стихах нет ясной темы. Сплошные ассоциации и условности… Что хотел сказать этими стихами автор, совершенно не ясно. Липы, свечи, отражения – всё смешалось. Последовательного ряда событий не получилось. Его не видно. И…
– Ну, допустим всё не так плохо, как вы говорите, – попытался остудить его пыл руководитель литературного семинара. – Мне, например, несколько четверостиший представляются весьма убедительными. А особенно последнее… В нём что-то есть. «Тайна главная – это ты. Отражение – это я». По-моему, хорошо. Передайте мне это стихотворение, пожалуйста.
Польщенный таким вниманием, начинающий поэт стихотворение передавал. При этом у него было лицо победителя. Руководитель семинара брал лист со стихами и аккуратно укладывал в папку для бумаг. Потом поднимал карандаш и спрашивал:
– Как ваша фамилия?
– Чиграков Федор Алексеевич, – отвечал начинающий поэт.
– Где трудитесь?
– На заводе имени Жданова.
Потом читал стихи другой начинающий поэт, которому на вид было лет около пятидесяти. Следом за ним ещё один упитанный и русоволосый тип, у которого голос дрожал. В его стихах были такие слова: «Художник словно глиссер над зыбкой гладью вод». Стихи были посвящены яркому представителю французского импрессионизма и заканчивались образной строкой о том, как «бесилась и лессировала кисть Дега».
Когда упитанный поэт закончил читать свои стихи, откуда-то сбоку поднялась такая же упитанная темноволосая дама и стала говорить о стихах блондина, как о новом явлении в русской литературе. Она говорила долго и убедительно, пока руководитель семинара не уличил её в сговоре с автором. Он сказал:
– Вы, кажется, вместе пришли, молодые люди?
Молодые люди не стали отрицать данного факта, но сказали, что не видят в этом ничего странного. Тогда руководитель семинара снова спросил:
– А ваши стихи не печатались раньше где-нибудь ещё? Те, которые про художника.
– Нет, – уверенно ответил автор.
– Значит, вы думаете, что мы других газет не читаем? Только «Смену». Плохо вы нас знаете, молодой человек, – укорил начинающего поэта член редакционной коллегии. – Буквально месяц назад я что-то подобное уже читал в одной из центральных газет. Во всяком случае, это стихотворение про художника я запомнил хорошо…
– Ну, может быть… Но там другая подборка была. С другими стихами.
– Вот видите… Обманывать нехорошо…
Потом свои стихи читала какая-то девушка в шелках и шляпе. Её стихи были плохими и читала она их ужасно, зато жестикулировала при этом, как настоящая актриса. Каждое движение её свободной руки было таким многозначительным, таким исполненным блеска, что завораживало. Тем более что рука эта летала у меня перед носом. Это была немая пьеса. Балет. Одухотворенная пластика.
За ней кто-то ещё читал. В общем, всё было неплохо и нехорошо. Как-то средне. Некоторые строки цепляли меня за живое, а некоторые пропадали в нагромождении рифм и при этом оставляли меня совершенно равнодушным…
