1. 1
По дому разнесся истошный крик бабки.
— Женька! Крутись сюда, как белка в мясорубке!
Я вытерла руки и, мысленно перекрестившись, поспешила на вопли. Сандра Христофоровна с ошалелым видом раскачивалась из стороны в сторону сидя у окошка, и больше всего сейчас напоминала умалишенную.
— Что случилось?
Христофоровна на секунду обернулась, зло сощурилась, и вновь отвернулась к окну, неистово тыча пальцем в сторону сада.
— Так что там, Сандра Христофоровна?
Бабушка отмахнулась о меня, словно от мухи, что так надоедливо жужжала сегодня все утро над моим ухом, и воинственно погрозила кому-то кулаком.
— Ты глянь, глянь, что творит, ирод окаянный!
Вздохнув, подошла к окну, уже представляя кого именно там увижу. Знала, что этот гад ползучий ни за что не оставит нас в покое, и будет пакостить при любой возможности, но никак не ожидала увидеть такое!
Сосед участка слева, вечно пьяноватый мужичок неопределённого возраста и отвратительного характера, счастливый обладатель шести соток и старого бревенчатого дома, сейчас, совершенно беззастенчиво срезал ветки нашей черешни, частично раскинувшихся с его стороны забора.
— Ах ты ж...
Я, в чем была, бросилась вон из дома, еле-еле продираясь сквозь заросли малины, что словно сорняк за годы бесхозности разрослась где попало. Исколола при этом все ноги и руки и нещадно материлась, вмиг позабыв про хорошее воспитание. Не иначе как на меня так Христофоровна пагубно влияет. Ага... или противный сосед Николаич и его скверный нрав, от которого не только материться, но и драться начнешь, и даже придумывать изощренные методы мести.
— Вы что творите?! Немедленно прекратите срезать вишню! — крикнула соседу, но тот сделал вид, что нисколько меня не слышит и спокойно продолжил беззастенчиво губить дерево.
— Я на вас в суд подам! — вновь проорала я, пока Николаич в неизменной растянутой майке-алкоголичке и семейных трусах громко напевал Марсельезу.
Ну погоди, гад!
Бросила взгляд в окно, где от несправедливости мира и одного мужика страдальчески морщилась моя бабуля, и такая злость меня взяла...
Я сбегала в сарай и притащила стремянку, под ненавидящим взглядом соседа забралась наверх, и погрозила ему кулаком прямо перед самым его длинным и крючковатым носом.
— Ну-ка, пошла отсюда. Пошла! Сгинь нечистая! — мужик перекрестил меня и отпустил ветку. Не ожидая такой подлости, я со всей дури получила той самой веткой по лицу и, вскрикнув от боли, чуть было не полетела вниз, но вовремя схватилась за забор. Щеку нестерпимо жгло, на лицо сами собой навернулись слезы, которые я тут же вытерла рукой.
Он ведь без глаза меня оставить мог...
— Да вы..., да вы..., да я! — я даже слов не могла подобрать, чтобы высказать этому соседу все, что о нем думаю. Правда быстро собралась с духом и таки высказала, но все слова были непечатными. А пока мужик дурел от моего богатого словарного матерного запаса, я втихаря так же натянула ветку, и отправила ее обратно, в сторону врага.
Николаич взвыл от обжигающей боли и, в отличие от меня, все-таки не удержался на своей лесенке, кулем свалившись вниз. Упал он громко и матерно, и в какой-то момент я даже немного испугалась. А ну-как сломал себе что-нибудь, отвечай потом. Помереть это он вряд ли мог, конечно, высота всего ничего, но и перелома будет достаточно, чтобы привлечь меня по всей строгости.
С другой стороны, надо будет и отвечу, зато этот гад перестанет вандализмом заниматься на чужой территории и старушек одиноких пугать своими выкрутасами!
Пока я раздумывала, какое наказание мне грозит в ближайшем будущем, сосед вдруг замолк и совсем перестал подавать признаки жизни. Не на шутку испугавшись, я перегнулась через забор и почему-то прошептала.
— Эй, вы там еще живы?
Ответом мне послужила струя ледяной воды из шланга прямо в лицо и охнув, я тут же отпрянула назад. Наспех вытерлась футболкой, задыхаясь от гнева и возмущения и проорала, на всякий случай пригнувшись и спрятавшись за забором:
— Встретимся в суде!
— Да будь ты проклята, гадина! Чтоб тебя постигло тридцать три несчастья! Аминь!
Последние слова Николаич проорал весьма зловеще, и я не на шутку испугалась. Не то чтобы я верила в проклятия... но! Неприятно это, когда тебе желают всего самого наихудшего. А учитывая, что у меня дела в последнее время и так не сказать, чтобы очень...
— Я тебе устрою, ты у меня попляшешь! — все больше распался Николаич. Хотя куда уже дальше...
Вздохнув, хотела было все же ретироваться с места боевых действий, признав поражение в этом локальном бою, не забыв, впрочем, еще раз напомнить полоумному мужику, чтобы не трогал черешню.
— Мне из нее еще варенье варить! — пискнула, когда получила гнилым яблоком аккурат в лоб и, не удержавшись, в ответ бросила парочку мятых груш. Николаич ойкнул, матюгнулся и все понеслось по новой. И дернул же меня черт грушами кидаться. Впрочем, вскоре запал заметно поутих. Груши летали все реже и уже не вызывали такого бурного выражения эмоций.
Мы еще немного вяло повыкрикивали проклятия в адрес друг друга и, вконец устав, разошлись каждый по своим домам.
Христофоровна встречала меня у двери, непривычно озабоченно осматривая на предмет ушибов, ран и ссадин.
— Сандра Христофоровна, вы чего опять в кресле?
— Удобно, — просто ответила она и покатилась в сторону кухни.
Я покачала головой, но промолчала. Связываться со вздорной старушкой себе дороже, поэтому лишний раз лучше не гневить ее, чтобы не получить очередную порцию тумаков.
Пять месяцев назад бабушка сломала ногу и вместо того, чтобы как порядочная больная прыгать на костылях, как все нормальные люди, моя Христофоровна решила, что ездить в инвалидном кресле всяко легче. А когда пришло время снимать гипс и начать уже вести обычный и привычный образ жизни, она вдруг заартачилась. Мол, ездить — не ходить, в ногах правды нет, береги суставы смолоду и... ну вы поняли...
Смолоду значит, ну да. Учитывая, что Сандре давно перевалило за восемьдесят назвать ее молодухой при всем моем уважении язык ну никак не поворачивался. Но хозяин барин.
— Доктор сказал, что надо двигаться, — пискнула я, и тут же увернулась от подзатыльника. — А впрочем, руки накачаете!
С Христофоровной мы познакомились пару лет назад. Я приехала к ней в деревню Духовку устраиваться на работу, да так там и осталось. Как бы она меня ни гнала.
Работала у вредной старушки и нянькой, и поварихой и домработницей и вообще всем, кем бы ее душа не пожелала, терпя все выходки и претензии. Впрочем, это не мешало нам вполне мило общаться в минуты просветления и тогда радости моей вообще предела не было, потому что в такие моменты собеседником она была просто великолепным.
