Мне всегда было интересно, что чувствуют люди в последние часы жизни. Знают ли, что их ждет нечто ужасное? Чувствуют ли приближение трагедии, собирают вокруг себя любимых и близких? Или такие вещи просто случаются? Многодетная мать укладывает своих четырех детишек – утром рано вставать, постирать не успела, печь как-то странно гудит – и лишь в последний момент слышит странный скрип в коридоре. Девочка-тинейджер, мечтающая о воскресном свидании с Самым Лучшим Другом, вдруг открывает глаза и обнаруживает, что уже не одна в комнате. Глава семейства вскидывается посреди ночи – какого еще?.. – и получает молотком между глаз.
В последние шесть часов того мира, каким я его знаю, я готовлю обед для Ри. Макароны «крафт» с сыром и кусочками сосиски. Нарезаю яблоко. Она выедает хрустящую белую мякоть, оставляя улыбающиеся полукружья красной кожуры. Говорю, что все питательные вещества находятся как раз в кожуре. Ри закатывает глаза – словно ей не четыре, а четырнадцать. Мы уже поспорили из-за одежды – ей нравятся короткие юбочки, мы с ее отцом предпочитаем длинные платья; она желает бикини, мы настаиваем на цельном купальнике. Если так пойдет и дальше, через несколько недель она, чего доброго, потребует ключи от машины.
После ужина Ри заявляет, что желает отправиться на чердак – «поохотиться за сокровищами». Я говорю, что нам пора в ванную – принять душ, как заведено еще с тех пор, когда Ри была малышкой. Ванна у нас старая, на ножках. Дочка намыливает двух Барби и резиновую принцессу-уточку. Я мою ее саму. К концу процедуры мы обе пахнем лавандой, а ванная, выложенная черной и белой плиткой, заполнена паром.
После душа – мой любимый ритуал. Мы заворачиваемся в большущие полотенца, стрелой пролетаем прохладный холл и спешим к Большой Кровати в нашей с Джейсоном комнате, где ложимся рядышком, укрывшись целиком одеялом, но высунув пальчики ног. Тигрово-полосатый кот, Мистер Смит, запрыгивает на кровать и смотрит на нас большими золотисто-желтыми глазами. Длинный хвост чуть заметно подрагивает.
– Что тебе сегодня понравилось больше всего? – спрашиваю я у дочери.
Ри морщит носик.
– Не помню.
Мистер Смит пробирается к спинке кровати, находит удобное местечко и принимается за свои дела. Он уже знает, что будет дальше.
– А мне больше всего понравилось, как мы пришли из школы и крепко-крепко обнялись…
Я – учительница. Сегодня среда. По средам я прихожу домой около четырех. Джейсон уходит в пять. Ри к такому распорядку уже привыкла. Папочкино время – день, мамочкино – вечер. Мы не хотели, чтобы нашего ребенка воспитывали чужие люди, и сделали так, чтобы вышло по-нашему.
– Можно посмотреть кино? – спрашивает Ри. Спрашивает всегда. Дай волю – она и жила бы с DVD-плеером.
– Никакого кино, – спокойно отвечаю я. – Расскажи про школу.
– Ну, совсем коротенькое, – не уступает она и, подумав, объявляет: – «Овощные истории».
– Никакого кино, – повторяю я и, выпростав из-под одеяла руку, щекочу ее под подбородком. На часах почти восемь, она устала, капризничает, а мне хотелось бы избежать суматохи перед сном. – Расскажи про школу. Что у тебя было на полдник?
Она высвобождает руки и тоже щекочет меня под подбородком.
– Морковка!
– Неужели? – Я щекочу ее за ушком. – И кто же ее принес?
– Хейди!
Она пытается добраться до моих подмышек, но я ловко блокирую этот маневр.
– Рисуем или играем?
– Играем!
Ри сбрасывает полотенце и кидается на меня, щекоча везде, куда только удается пробраться ее быстрым, шаловливым пальчикам, – последний всплеск энергии перед полным коллапсом. Я оттесняю ее к краю и, смеясь, скатываюсь с кровати и шлепаюсь на деревянный пол. Она заливается, а Мистер Смит протестующе мяукает и, не дождавшись завершения нашего вечернего ритуала, резво устремляется к двери.
Я достаю длинную футболку для себя и ночнушку с Ариэль для дочери. Мы вместе чистим зубы перед овальным зеркалом и одновременно сплевываем – ей так нравится. Две сказки, песенка и половинка «Бродвей-шоу» – и я наконец укладываю дочурку в постель. Она крепко обнимает Крошку Банни. Мистер Смит сворачивается у нее в ногах.
На часах половина девятого. Теперь наш домик официально в моем распоряжении. Я сажусь к столу в кухне. Пью чай и проверяю тетрадки, спиной к компьютеру – чтобы не отвлекаться. Часы с котом – Джейсон купил их для Ри на Рождество – громко мяукают, и эхо гулко, словно в пустом помещении, разносится по нашему двухэтажному, 50-х годов постройки, бунгало.
Ногам холодно. Март в Новой Англии – месяц достаточно холодный. Надо бы надеть носки, но лень вставать.
Четверть десятого. Время вечернего обхода. Я запираю заднюю дверь, проверяю деревянные штырьки в оконных рамах. Мы живем в Южном Бостоне, в скромном районе для среднего класса – с обсаженными деревьями улицами и уютными семейными парками. Здесь много детей, много выкрашенных белым заборчиков из штакетника.
Я проверяю замки и на всякий случай закрепляю окна. На то у нас с Джейсоном свои причины.
Снова стою у компьютера. Руки так и чешутся. Говорю себе, что пора ложиться. Предупреждаю – только не садись. Думаю, что все равно это сделаю. Всего на минутку. Проверю почту. Что тут плохого?
В последний момент находится сила воли, о которой я даже не подозревала. Выключаю компьютер. Такова семейная традиция: прежде чем лечь спать, выключи компьютер.
Компьютер, как все знают, это портал, точка входа в ваш дом. А может, об этом знают не все.
Что ж, кто не знает, тот скоро узнает.
Десять часов. Я оставляю свет в кухне – для Джейсона. Он не позвонил – наверное, работы хватает. Всё в порядке, говорю я себе. Занят – значит, занят. Иногда мне кажется, что мы молчим все больше и больше. Такое бывает. Особенно когда у вас маленький ребенок.
Снова думаю о февральских каникулах. Семейный отпуск – это либо самое худшее, что может случиться, либо самое лучшее; все зависит от того, с какой стороны посмотреть. Я хочу разобраться в муже, в самой себе. Что сделано, того не переделаешь, и сказанного назад не вернешь.
Сегодня я ничего исправить не могу. Вообще-то не только сегодня, а уже несколько недель. И с каждым днем мне страшнее и страшнее. Когда-то я совершенно искренне считала, что любовь способна исцелить все раны. Теперь понимаю – нет, не все.
Наверху останавливаюсь у комнаты Ри – проверить в последний раз. Осторожно приоткрываю дверь. Заглядываю. Из сумрака на меня смотрят желтые глаза Мистера Смита. Он не встает, и я его понимаю. Сцена такая спокойная: Ри свернулась калачиком под цветастым, розовым с зеленым, одеялом, во рту палец, из-под простыни выбивается прядка черных волос. Она снова кажется маленькой, словно я родила ее только вчера; а ведь четыре года пролетели, и она уже сама одевается, сама ест, да еще излагает нам свои взгляды на жизнь…
