Людям нравятся сказки. Страшные сказки – еще больше. Такое уж человек существо, чемпион по стремлению чувствовать страх, ведь это очень сильная эмоция, воздействующая на биохимическом уровне. Как и любовь. К незнакомому, Другому, люди испытывают эмоции двоякого рода – страх и интерес. Но интерес можно сознательно блокировать, и тогда останется страх. А еще любой специалист в области рекламы знает: хорошая история – это негативная история, то есть страшная. Она будет отлично продаваться. Именно такие страшные сказки о России во все времена были популярны у европейцев. Сказки или мифы. Но не обычные, фантастические, а политические или культурные, которые создаются в отношении представителей других стран, других обществ. Эти мифы всегда идеологически заряжены, они формируют определенный, нужный образ страны.
Представителя иной культуры люди воспринимают по определенным стереотипам, которые меняются очень медленно, передаются и транслируются из поколения в поколение. Например, «педантичные немцы» или «чопорные англичане», хотя вовсе не все немцы и англичане являются именно такими. Можно вспомнить и совсем обидные прозвища, как, например, «макаронники»-итальянцы или «лягушатники»-французы, хотя большинство современных французов, возможно, и не пробовали лягушек, а макароны ест весь мир.
Такие стереотипы восприятия существуют и в отношении нашей страны, причем наряду с водкой, медведем и балалайкой распространились и стереотипы политические: жестокость, деспотизм, варварство, тотальное рабство и экспансионизм. Но среди них также и загадочная русская душа, и русская литература, и русские женщины – все это неизменно связывают с положительным образом России. Однако в разные исторические эпохи на первый план выходит либо одно, либо другое. Сейчас такое время, когда негативные образы встречаются гораздо чаще. Точнее, с помощью тотального воздействия СМИ навязываются западному обывателю посредством механизмов индоктринации, но опираются при этом на укоренившиеся коллективные архетипические представления, формировавшиеся на протяжении столетий.
Конечно, может возникнуть вопрос: а разве только в отношении русских существует какая-то неприязнь и даже фобия? И можно ли вообще говорить о фобии, то есть реальном страхе? Вспомним многовековое противостояние французов и немцев или англичан и французов. Да, людям свойственно относиться к представителям иной культуры, иностранцам как к Другим, что вполне естественно. Но дело в том, что к русским зачастую относятся не просто как к Другим, а как к экзистенциально Чужим. И это имеет принципиальное значение. Европейцы, люди западной культуры, как бы ни враждовали между собой, друг для друга были и остаются «своими», представителями одной традиции. Мы же в их восприятии в какой-то момент из Других перешли в категорию Чужих на цивилизационном уровне. И во времена кризисов, в переломные эпохи, причем для самого западного общества, на нас смотрят как на Чужих. Собственно, это тоже объяснимо. Ведь Запад (речь идет об условном Западе, не географическом, а социокультурном феномене) воспринимает Россию посредством логики бинарных оппозиций: Запад есть воплощение всего позитивного, Россия – воплощение Зла. Мы нужны как некий антипод, антиобраз, как кривое зеркало, которое позволяет выгодно оттенять все «достоинства» западной цивилизации. Поэтому Россия может меняться сколько угодно, но в восприятии Запада останется вечной и неизменной. Чаще всего варварской, деспотичной и экспансионистской.
Безусловно, временами нашу страну видели совсем иначе. Когда на Западе в нас нуждались, когда на нас могли опереться при решении собственных проблем, тогда начинали смотреть другими глазами, а все негативные свойства тут же обращали в достоинства. А еще мы могли быть слабыми. И в таком случае нас уже не боялись, а просто пытались использовать либо старались научить. Эта оптика «учитель – ученик», этот взгляд из «цивилизованного» Запада на «статичный и отсталый» Восток/Россию имеет очень давние традиции.
Собственно, как и сам взгляд на нас как на Чужих. Хотя изначально такого не было, и отношения между Русью и Европой развивались на равных. Но случились важнейшие события: принятие Русью христианства по восточному образцу, а затем и Великая схизма, раскол прежде единой церкви, потом ордынское нашествие и иго[1]. Утверждение на Руси христианства по греческому обряду явилось принципиальным моментом. Особенно после того, как православную Русь не удалось склонить к католической унии, мы стали не просто Другими, а Чужими, схизматиками, еретиками. Несмотря на то что современное общество давно секулярное, на глубинном уровне религиозный фактор является чуть ли не важнейшим в восприятии России. Например, Самюэль Хантингтон, один из идеологов холодной войны, границу раскола между цивилизованным Западом и не-Европой проводил именно по линии «католичество/православие».
Ордынское иго было вторым важнейшим фактором, оказавшим влияние на восприятие нашей страны. Для европейцев мы стали наследниками Орды и перенесли на себя тот негатив, который прежде доставался Востоку. После того как Московскую Русь не удалось склонить к католической унии и использовать в борьбе с Османской империей, мы превратились из Других в Чужих и начали восприниматься не просто как Восток, а как Азия и даже азиатчина.
Во времена «открытия» Московской Руси ренессансными путешественниками, торговцами и дипломатами была написана работа, ставшая одной из хрестоматийных в восприятии России. Это «Записки о Московии» австрийского дипломата Сигизмунда Герберштейна (1486–1566), опубликованные в 1549 году и составленные по итогам его миссий в нашу страну.
Правда, завершились они провалом, но свою неудачу Герберштейн объяснил ужасными свойствами русских и их неспособностью приобщаться к достижениям европейской цивилизации. В дальнейшем Россия станет меняться, однако иностранцы так и будут о ней судить по книге Герберштейна, которую даже отечественные исследователи выдавали за авторитетный источник информации.
Во времена Петра Великого, когда европейцы во второй раз «открывали» для себя Россию (а они всякий раз заново проделывали этот сизифов труд), появятся концепты «русского миража» и «русской угрозы». С одной стороны, идеализированное представление о России и ее просвещенных правителях, с другой – страх перед могучей державой, прорубившей окно в Европу и заявившей о своих претензиях на мировое господство. Именно тогда стараниями французских просветителей формируются два образа, два взгляда на Россию. Вольтер и ранний Дени Дидро воспринимали ее как полигон для прогрессивных преобразований, как площадку, на которой можно проводить грандиозные эксперименты. Жан-Жак Руссо и Шарль Луи Монтескье стояли у истоков иного, презрительно-высокомерного взгляда: Россия никогда не станет цивилизованной, в ней нет среднего класса, она всегда будет деспотичной и стремящейся к экспансии. Причем оба этих взгляда могли как последовательно сменять друг друга (в зависимости от политической и международной конъюнктуры), так и сосуществовать, поскольку в самом европейском обществе, да и в каждой конкретной стране был полный спектр взглядов на Россию. Если в глазах одних она представлялась надеждой рода человеческого, то для других являлась воплощением зла; если одни развивали тему «русского миража», то другие – «русской угрозы»; если одни видели в России союзника, то другие – грозного и непримиримого врага. Но в целом тот или иной образ России был необходим для решения собственных внутренних проблем и был обусловлен внутренней «повесткой дня», поэтому в зависимости от ситуации мог весьма быстро корректироваться, но глубинные его основы всегда сохранялись.
