Тёмно-серебристая туша самолёта Ан-12, описав после взлёта восходящую дугу, легла на курс, добирая недостающие сотни метров по вертикали и недостающие километры до точки выброса десанта. Ровный гул турбин убаюкивал. Слегка потряхивало. Облачность осталась внизу. В иллюминаторе проплывала привычная серо-молочная взбугренная поверхность облаков. Ребристый алюминиевый пол трясло мелкой дрожью. В полумраке самолётного чрева перед Николаем Горячевым тянулся противоположный ряд сидящих товарищей, схожих обликом, позой, снаряжением, и поэтому сейчас выглядевших массой. Внизу, на земле, в казарменной солдатской жизни – это каждый наособинку, скроенный и сбитый на свою колодку, со своим характером, привычками, изъянами, достоинствами, со своим сроком службы за плечами – «деды», «салаги», «черпаки»… А тут, как в строю или на марше, – масса. Ушанки завязаны под подбородком, руки в коричневых байковых трёхпалых рукавицах – на запасках, на плечах – лямки основного парашюта, от которого за спиной тянется к тросу, протянутому вдоль бортов самолёта, серый вытяжной фал, защёлкнутый на тросе карабином. Правда, кто в валенках, а кто в сапогах. В сапогах, в основном, старослужащие. Командир роты не стал настаивать: «Чёрт с вами, мёрзните на здоровье, кому хочется. Старшина, а молодым всем выдать валенки. Командирам взводов – проверить!»
С одной стороны он, конечно, прав. Морозец сегодня чувствительный, как сказал москвич Витька Мазуров на утренней зарядке. Построение на плацу, марш-бросок к парашютному складу, загрузка парашютов в КрАЗ – тут «малое стояние», движения больше, ноги почти всё время в работе. Потом на машинах – на взлётное поле. Тут комфорта мало. А дальше – ожидание своей очереди на погрузку в самолёт. Построение, подгонка лямок, последние проверки – это всё больше топтание на месте. Тут о валенках бы и вспомнить в самую пору. Последние полчаса рота сидела в ряд на краю аэродрома, опустившись на снег и опершись спинами на парашюты. Курили, балагурили. Мимо, поскрипывая снежком, проходили на посадку в колонну по два счастливчики из других рот и дивизионов. Валерка Курицын, земляк, механик-водитель БМД, махнул приветственно рукой, проходя мимо:
– Привет комиссару Микловану! Давай с нами, пристраивайся.
«Миклованом» Кольку Горячева прозвали за внешнее сходство с каким-то киногероем из венгерского боевика: высокий, подтянутый, подбородок с ямочкой. Прозвище утвердилось после стрельбы по мишеням «бегущий кабан» и «бегущий олень», когда Колька срезал их двумя короткими – в два-три патрона – очередями из АКМС [1]. Говорят, что киношный комиссар Миклован тоже бил без промаха. Сам Николай фильмов про его подвиги никогда не видел.
В брюхе самолёта был всё тот же «дубарь», что и на аэродроме, но лёгкое напряжение, пришедшая собранность, готовность к прыжку слегка подогрели кровь и загасили дрожь. Ноги, правда, как замёрзли – так и не отходили, несмотря на суконные портянки. Колька надел сапоги вовсе не для форса (офицеры вон – тоже все в сапогах). Год назад, в феврале, вот так же они прыгали где-то под древним городом Изборском. Но то ли лётчик не рассчитал силу ветра, то ли ветер внезапно усилился, только вынесло их на пашню – на окаменевшую зябь, как раз на взлобок, с которого февральская падера смыла снег почти дочиста. Приземлился, сгруппировавшись по всем правилам, но правой пяткой угадал-таки в гребень борозды. Боль жгучей стрелой пронзила ногу. Думал, не добежит до пункта сбора. Позже рентген показал, что трещинка в пяточной кости совсем небольшая. Оно и правда, вскоре заросло, как на собаке, но порой на строевом прохождении, когда перед трибуной с высоким начальством надо было как следует «влупить», он правую ногу придерживал – что-то внутри, похожее на предохранитель, срабатывало, как бы напоминая: «А помнишь, как ток от пятки до темечка жогнул? Сейчас опять шибанёт!..» Пробовал для самоуспокоения отбить на плацу чечётку – ничего, не болит. А как доходило до строевого смотра или, как сейчас, до прыжков – нет, уж лучше поберечься. Каблук при приземлении надёжнее. У валенок разве подошва? Полсантиметра валяной овечьей шерсти – это не защита, это всё равно, что босиком выпрыгнуть на асфальт со второго этажа.
«Гау-гау-гау…» – не самолёт, а радио-няня: так и клонит в сон…
Зампотех вон и вправду кемарит. Прапорщик, лет двадцать уже в ВДВ, у него прыжков больше пятисот. Ему с парашютом прыгнуть – что со стула на пол. Прапорщик Нестеренко по кличке Коммунист. Называли его так и солдаты, и офицеры. Причём – без язвительности или издёвки. Прозвище своё он получил за принципиальность и часто повторяемую фразу: «Как коммунист, я должен сказать со всей прямотой и ответственностью…», напирая при этом по-украински на «о». Впрочем, Коммунистом солдаты за глаза называют его редко, чаще – Батька Нестер. Принципиальность и требовательность могли ему сильно навредить, но он был прекрасным технарём, справедливым командиром и, что важно, не имел службистских замашек. Прапор, зампотех, по годам – «полтинник» на горизонте, в генералы не метит… В ВДВ год за полтора идёт. Даже если уволят – молодой пенсионер, золотые руки. Такого хоть куда возьмут, на любое производство.
А вон майор Булин, замначштаба, тот всегда перед прыжком «переживает» – становится заметно суетливее, многословнее, непоседливее. Другими словами – места себе не находит. Сегодня, например, перед посадкой в самолёт:
– Р-р-рядовой Бабюк! Это называется – вы подогнали подвесную систему?
Боб ему – задрав голову в самое небо:
– Так точно, товарищ майоррр! А в самолёте ещё доподгоню. Кормят хорошо – кишкам в животе тесно, вот и ослабил малость.
– Подогнать сейчас же, и никаких – «в самолёте»! Каждый прыжок – это игра со смертью, а вы – хиханьки!..
Вспомнив этот эпизод, Горячев покосился на Булина. Тот сидел почти у самого люка, рядом с выпускающим, и через короткие промежутки времени орал ему что-то в ухо, стараясь перекричать гудение моторов. Выпускающий, майор Дундуков, спокойно и чуть устало, изредка кивал головой – скорее всего, из деликатности. «Игра со смертью» – надо же брякнуть. Ну, риск – сказал бы или там – объективная опасность, которую нельзя не учитывать. Зачем первогодков запугивать? Среди этих «першингов» есть весьма впечатлительные юноши. Буряк Мыкола, например, с Украины…
Полноватый, щекастый майор Булин сейчас выглядел очень забавно: крича в ухо Дундукову, жестикулировал, затем на короткое время замирал, поблёскивая выпуклыми карими глазами. Потом опять, словно вспомнив что-то важное и недосказанное, наклонялся к уху Дундукова, снова орал, и опять утихомиривался на какое-то время. Офицерская ушанка, стянутая шнурками под подбородком, комично обрамляла и без того заметные щёки майора, делая его похожим на хомячка из какого-то мультика. Аскетическое лицо Дундукова со стальным спокойным взором, весь его облик являл если не полную противоположность Булину, то, во всяком случае, нечто абсолютно другое – по-настоящему армейское, военное. Тогда, на аэродроме, Дундуков избавил Булина от унижения.
