Волосы разметались по плечам. Цепляюсь пальцами за столешницу, задыхаясь в стонах и тщетно стараясь быть тише. Прижата грудью к прохладному столу, и от контраста температур – потому что внизу живота чертовски горячо, – возбуждение ударяет в голову пьянительным дурманом. Мир дрожит, идет кругами.
Брайан одной рукой крепко держит меня за бедра – входит быстро и жестко, насаживает на свой твердый член, – второй натягивает мои волосы на кулак. Не больно. Но ощутимо. И я точно оказываюсь скована. И мне это нравится.
Быстрее. Жестче.
– Черт… – вырывается из меня. – Прошу, сильнее…
– Повтори, – хрипло приказывает он, хотя голос его предательски подрагивает. О'Нил на мгновение замирает. Выходит мучительно медленно, так, что я нетерпеливо дергаю бедрами, не в силах просить, чтобы он вновь оказался внутри. Слышу его хриплый смешок, смешивающийся со стоном. – Твою мать, Дарлин, тебе сложно повторить? – его член скользит между половых губ. Вздрагиваю, припадая щекой к столу. Вижу с мутном отражении зеркального окна кабинета развратнейшую из картинок: мое белье приспущено, платье пошло задрано. Брайан в своей гребанной белоснежной рубашке, в наглаженных брюках. Он удерживает меня на месте, чуть надавливает на копчик, чтобы прогнулась сильнее. Касается головкой входа, дразнит.
– Не останавливайся. Пожалуйста, – выговариваю с трудом.
Обручальное кольцо тускло поблескивает на пальце; не знаю, где Роджер в эту секунду. Говоря откровенно, мне плевать. Ничего не существует в это мгновение кроме головокружительной близости с человеком, который еще пару дней назад раздражал.
Раздражал тем, что вновь появился в моей жизни, раздражал своей настойчивостью. Раздражал тем, что не хотела ему отказывать.
– Брайан, прошу, я сейчас задохнусь… – двигаю бедрами ему навстречу.
– Дарлин, сладкая, я готов кончить от одного только твоего вида, – сипло выдавливает О'Нил, нарочно медленно входя. Неторопливые плавные толчки быстро сменяются глубокими и жесткими проникновениями. – И не могу себя останавливать… Какая же ты горячая… – не разбираю его слов. То ли сам Брайан говорит нечленораздельно, то ли у меня в ушах так шумит.
От ритмичных толчков грудь трется о столешницу, горят соски. Давлю в себе судорожные вздохи.
Стыдно будет потом. Чувство вины будет потом. Осознание измены будет потом. Раскаяние (возможно) будет потом. Но а пока я хочу лишь чтобы Брайан не останавливался. Лишь чувствовать его в себе. Терять силы думать. Чтобы желание заткнуло стыдливость. Густая истома. Невыносимо сладко, горько…
А затем Брайан ловко делает рокировку, которую не успеваю осознать; вдруг оказываюсь сидящей на столе, прижатая грудью к груди О'Нила. Хватаюсь за его плечи, обнимаю мужчину, покрывающего мою шею поцелуями и не перестающего двигаться внутри. Жадно вдыхаю запах Брайана. Горько-пряный парфюм. Разгоряченное тело.
– Хочу, чтобы ты вспоминала обо мне как можно чаще, – шепчет Брайан мне в губы. – Хочу, чтобы твое тело помнило каждое движение. Чтобы ты чувствовала меня даже позже…
Сжимаю воротник его рубашки:
– Мы представим, что ничего не было, – выдыхаю со стоном, хотя знаю наверняка, что на утро тело напомнит о помутнившей рассудок ночи. – Забудем… – подаюсь ему навстречу нетерпеливо. Еще. Еще немного. Сердце клокочет слишком быстро. Брайан усмехается, валит меня на стол, придавливая собой и ускоряясь. Еще насколько мгновений и я прогибаюсь в спине, дрожа и зажмуриваясь от оглушающей разрядки.
Серая весна окутывала Саскатун, превращая его в подобие неприветливой гостиницы для усталых душ. Застекленные высотки, словно неприступные безразличные башни, возвышались над суетой жизни шныряющих внизу людей. Эти взмывающие к небу каркасы, точно боги мегаполиса, терпеливо изучали безмолвную жизнь на улицах, оставаясь свидетелями пустоты и одиночества. Весь город был поглощен постоянной гонкой времени и бесконечной человеческой бездушностью. Фасады зданий будто потеряли всякую краску – монотонность и испепеляющий холод серости. Оттенок грусти и уныния.
Хотя, пожалуй, это просто я так воспринимала город. Его неприветливый вид стал следствием моих тревог, волнений и печали, а облачная погода лишь подчеркивала тотальную апатию, сковывая настроение стальными тенями. Мне казалось, что вселенная расставляла свои темные карты, раскачивая сердце и гася в моем существовании и без того разрозненные искрами горения… Однако я продолжала искать надежду под незримым зонтом, мерцающую в серебряном свете уличных фонарей.
Смеркалось. Дождь давно перестал, но по асфальту все еще бежали ручейки, да в лужах отражались цветные огни мегаполиса. Мне бы радоваться – успешная финансовая сделка, подписанный рекламный контракт, босс выписал чек на кругленькую сумму и до начала реализации проекта отправил на две недели отдыха… Но на душе было паршиво. И я очень не хотела возвращаться домой. Постаралась задержаться на работе до последнего, ссылаясь на оформление бумаг, пусть, мол, к моему возвращению будут готовы все черновики. Затем даже согласилась посидеть с раздражающей коллегой в кофейне – уж лучше слушать ее нудение о том, какая она несчастная, как жестока с ней жизнь, и какая паршивая у нее семья, и как она, тридцатисемилетняя страдалица, завидует таким как я "двадцатипятилеткам, удачно вышедшим замуж и купающимся в роскоши". Ведь лучше слушать этот бред, чем возвращаться к "удачному мужу". Лучше слушать этот бред от нее, чем от мужчины, с которым вы познакомились еще в колледже, вместе организовали ресторанное дело, вместо его раскрутили, поженились, обзавелись недвижкой, но он почему-то в один момент решил, что все это – лишь его заслуга.
От воспоминаний о Роджере даже во рту стало кисло. Возможно, права была мама, рекомендуя мне в свое время не начинать отношений с пришедшим в мой колледж преподавателем-практикантом. Мне же тогда казалось, "вау, десять лет разницы, он такой взрослый, такой умный и опытный! Класс!". Итого: пять лет отношений, два года брака и тотальное непонимание: зачем этот человек вообще мне нужен? Зачем я вытянула его из научных книжек и лекционных? Зачем продолжаю оставаться ним? Привычка. Даже не к нему самому, а к комфорту нашей обеспеченной жизни. Осуждение большей части родни при разводе. Да и, признать откровенно, я вполне холодно понимала, что и мою самооценку за последний год Роджер успел пошатнуть. Удивительный человек! Как я раньше не замечала в нем столько яда?
Зато замечал брат. Томас после первого знакомства назвал Роджера мудаком и впервые в жизни пытался повлиять на мое решение: перед свадьбой буквально умолял, чтобы я одумалась и не выбирала "эту серую амебу, которая будет работать, как вол, и чей узкий кругозор лишь сменит вектор". "Дарлин, он будет воспринимать тебя, как должное, – вспоминала я слова Томаса, – и не сможет тебя вывозить. Ты хочешь чувствовать себя любимой женщиной или мебельным гарнитуром дома? Пошли своего Роджера к черту!".
