Это была судная ночь. Судная для меня. Судная для всех нас. Было холодно. Почти как в Арденнах. Но только сейчас у нас не было раскалённого карбюратора, возле которого можно было бы согреться и просушить мокрую от пота одежду… И полакомиться ещё тёплой лакрицей. Лакрица… Я никогда не забуду этот вкус. Мы возвращались с каменоломни с двойной оплатой за сегодняшний день – типа премией за хорошее поведение. Денег всё равно было немного, но мы могли позволить себе в два раза больше еды, это уже что-то. Я не помню, чтобы был романтиком в молодости, но сейчас, смотря на эти мокрые улицы разрушенного Берлина, чью боль так отчаянно пытаются скрыть эти неоновые вывески… Моё сердце заходится от очарования. Не знаю, что именно меня так очаровывает. Это же горе – руины столицы некогда великой страны… Чёрт его знает. Я уже ничего не понимаю. Все дни слились в один непроглядный туман, от которого исходят одни и те же запахи: сырая земля, ржавое железо – запах работы, кровь во рту, снова земля, пот, нестиранная одежда, прогорклая тушёнка, снова земля, прогнившие доски – запах сна.
– Эй, парни! – закричал нам вслед Арнольд. Арнольд… Опять этот скользкий проныра пытается с нами поговорить! Как же я его ненавижу! – вам не нужен четвёртый?
– Иди к чёрту, Арнольд! Ты нам не нужен.
– Да ладно вам, даже самая дешёвая женщина обойдётся дороже, чем…
– Мы не в тюрьме, Арнольд! Пошёл прочь!
Арнольд глупо ухмыльнулся и ушёл. Ничтожество. Грязь. Плесень! Мое тело до сих пор дрожит от гнева.
– Расслабься, Фредерик. Он того не стоит. – Решил утешить меня мой бывший наводчик.
– Да, Вольф. Ты прав.
И мы пошли дальше по мокрой улице. Но скоро наши пути разойдутся – мне нужно было кое-кого навестить.
***
Где-то через двадцать минут я стоял на пороге сумасшедшего дома. Я ждал на охране врача Ганса. По правилам никто не мог заходить в лечебницу без сопровождения лечащего врача.
– Добрый вечер, Фредерик!
– Добрый вечер, господин Шефер!
– Прошу Вас!
И мы с лечащим врачом Ганса пошли вдоль угнетающе белого коридора с жёлтым электрическим освещением. Даже неоновые улицы разрушенного Берлина источают свободу и уверенность в сравнении с этими стенами. Честно говоря, я боялся, что мне придётся слушать стоны и крики неуравновешенных пациентов, но было на удивление тихо. Как будто все спали или…
– Сейчас все пациенты спят. – А, ну вот.
– Слава Богу.
– Фредерик, я знаю, мы это уже обсуждали, но меня всё равно мучает совесть. Я очень извиняюсь перед Вами и Вашим экипажем, но мне строго-настрого запретили впускать больше одного посетителя за раз.
– Ничего, господин Шефер. Мы всё понимаем.
Итак, комната «304». Я мысленно собрался силами. Мне предстоит тяжёлый разговор. Мы зашли внутрь. Ганс сидел неподвижно со стеклянными глазами, смотрящими куда-то в стену. На наше присутствие он даже не отреагировал.
– Ганс, – спокойно произнёс доктор. Ганс немного оживился, но его глаза продолжили смотреть туда же… – к Вам пришёл Ваш знакомый, Фредерик. – На моём имени Ганс явно напрягся, на его лбу появились складки, он пытался нащупать левой рукой что-то на ножке стула, на котором сидел.
– Здравствуй, Ганс. – Спокойно сказал я, – мы с ребятами соскучились и решили тебя навестить, ну, то есть я пришёл один, но они передают тебе привет и не только…
Врач тем временем аккуратно придвинул два стула перед Гансом (санитаров явно не хватало в этом предприятии) и попросил меня сесть рядом с ним, что я и сделал.
