Тридцатьчетвёрка содрогнулась от близкого взрыва. Смотровую щель полностью закрыл ливень из каких-то обломков и комьев земли. Командир приподнялся, пытаясь осмотреться. Грянул второй взрыв. Создавалось ощущение, что по танку поддали огромной кувалдой по днищу. Машина и её экипаж были ещё живы и стальной зверь, развернувшись на вражеской траншее, грохнул залпом своего орудия. Ближний бункер, возле которого словно медведя обложили немецкие солдаты наш Т-34, треснул почти пополам от прямого попадания заряда. Тридцатьчетвёрка рванула вперёд, но один из германцев, вынырнувший откуда-то снизу, пропихнул под правую гусеницу здоровенный, похожий на каравай кругляк мины и побежал прочь. Пулемётная очередь переломила солдата пополам. Грянул взрыв. Стальной зверь, получив тяжелейшее ранение, тем не менее, был жив и продолжал сражаться. Экипаж вёл пулемётный огонь по едва различимым в дыму позициям врага. Атака немцев, похоже, захлебнулась, и экипаж, обездвиженный в своей боевой машине, продолжал вести бой, надеясь на идущее следом подкрепление. Развалины, находившиеся примерно в пятидесяти метрах от танка, походили на разбитый вдребезги кувшин с чудом уцелевшим донышком. Расчет солдат в камуфлированных маскхалатах тихонько выставил в пролом стены ствол крохотной, почти игрушечной пушки. На её стволе виднелась шишка надкалиберного снаряда. Тридцатьчетвёрка разворачивала башню вправо, когда крохотное орудие выплюнуло свой заряд по противнику [1]. Грохнул сильнейший взрыв. Вспышка ослепила механика-водителя танка. Жуткая боль, внезапная ослепительная вспышка, разрезавшая темноту пополам, крики горящих заживо товарищей и мгновенная темнота и тишина.
Василий цеплялся за ускользавшее сознание, пытаясь будто вынырнуть из накатывавшего на него мрака. Реальность постепенно превратилась в набор цветных пятен, которые хаотически вращались перед глазами. Кто-то говорил по—немецки. Василий, не понимая почему он не чувствует своего тела, пытался кричать, но кроме назойливого вражеского бормотания он ничего не слышал. Потом была непрекращающаяся качка и тряска. Внезапно Василий оказался в своём детстве в кузнице отца, где частенько бывал совсем крохотным мальчишкой, и потом, набрав немного силёнок, помогал батьке, качая меха и очищая горн.
Кузница исчезла. Вновь немецкие голоса и внезапная чётко ощутимая боль в правом плече. Такая боль, что Василий попытался взвыть. Бесполезно. Он будто был прикован. Ни руки, ни ноги его не слушались. Внезапно он оказался в лесу, где часто собирал ягодки и грибы со старшей сестрой. Сестрёнка показала ему на куст малины, который вдруг начал превращаться в германский танк.
«Беги! Беги, сестричка!» – мысленно кричал Василий.
Танк продолжал расти и занимать практически всё свободное пространство. Всё вокруг запульсировало и сжалось в ярко светящуюся точку.
– Хорош… Что ж, экземпляр не из худших. Поздравляю! Готовьте его.
Василий различил германскую речь и с остервенением вспомнил о гранате Ф-1, которую всегда держал для близких знакомств с немчурой [2]. Острая боль в руке прервала его мысли, и очень быстро на него навалилось какое-то тягучее бессознательное состояние. Хуже всего было то, что он не мог теперь ни на чём сфокусировать своего внимания. Образы были настолько эфемерны и одновременно неописуемы, что сознание Василия плыло по хаотическому нагромождению бредовых видений, подобно лодке. Сколько продолжалось подобное состояние Василий оценить не мог, но внезапно оно сменилось чёткой тупой болью практически во всём теле.
«Хотя бы какая-то определённость…» – Василий попытался открыть глаза. Было ли это продолжением бреда или последствием контузии после взрыва понять было невозможно. Василий видел, что находится в белой комнате без окон и с практически голыми стенами.
«Где же я?» – он попытался осмотреться. Резкая боль и хруст где-то в шее заставили его быть более осторожным. Тело пульсировало тупой болью. Он скосил глаза на нос.
– Что это?! – то, что он увидел, было не менее непонятно, чем виденные прежде бредовые кошмары: на том месте, где по логике вещей должен был находиться розовый нос картошкой, было нечто, матово поблескивающее железом. – Что это? Я видно в лазарете. Наверно поломался сильно. Или обгорел. Что-то на лице – это видать что-то медицинское, – он попытался наклонить голову. Что-то мелодично зажужжало. Голова медленно, почти без боли наклонилась, поднимаясь над подушкой. Что-то странное было в его движении: шея почти не напрягалась, будто её что-то поддерживало изнутри. Он расслабил мышцы и понял, что голова осталась в том же положении, то есть поднятой над подушкой.
– Как это? – Василий с усилием попытался положить голову обратно. Вновь мелодичное жужжание. Голова вернулась в первоначальное положение. – Не понимаю… – он попытался оценить, чувствуют ли его руки и ноги, и целы ли они. Боль разлилась по всему телу, но её можно было терпеть. Он сосредоточил своё внимание на правой руке. Попытался сжать пальцы. Послышался металлический щелчок, и вновь подняв без усилия голову он увидел, как под белой простынёй, которой был накрыт почти до подбородка, в районе кисти правой руки зашевелилось что-то бесформенное. Поднять руку он не смог. Причиной тому была звякнувшая блестящая цепь, которая тянулась куда-то вниз.
«Понятно…» – подумал Василий.
Странным было то, что он не чувствовал тяжести оков, которые без сомнения были не из бархата. По всей вероятности кожа на руке обгорела. Возможно… Василий попытался схватить пальцами простыню. Вновь железный щелчок. Он сперва не понял, удалось ли это ему, но вот простыня пошла складками и через некоторое время тихонько поползла. Василий продолжал прихватывать её пальцами и тянуть, на сколько позволяли кандалы, которые оказывается фиксировали его тело с другой стороны, прямо к белой стене, в которую для этой цели был вбит здоровенный крюк, загнутый для надёжности кольцом.
