Что может быть экзотичнее места для свадьбы, чем кладбище?
Только время ее проведения - полночь. Еще и полнолуние.
Роли единственных свидетелей выполняют два печальных мраморных ангела, на веки вечные распахнувшие свои крылья по обе стороны высоких кованых ворот. В руках у каждого перо – ведут списки грехов умерших или готовятся записать нашу брачную клятву? А может, это бдительные сторожа, призванные пересчитывать всех вошедших (внесенных) и вышедших – дабы не один местный… житель не покинул эту тихую обитель?
Я поправляю полупрозрачную кисею фаты, чтобы скрыть усмешку, совершенно неуместную в подобной ситуации и в подобной обстановке. Перехватываю серьезный взгляд моего жениха: сейчас, в свете огромной луны, ощутимо нависающей над нашими головами, его глаза кажутся серебристыми. И всё вокруг будто соткано из серебряного полотна и черного бархата: надгробия, склепы, могильные плиты, каменные и живые цветы. Сам ночной воздух так туго заполнен призрачным светом, что, кажется, нужно прилагать усилия, чтобы просто двигаться – как сквозь толщу воды.
Да мы просто не знаем, куда идти! Не знаем, чего ожидать.
Одновременно останавливаемся перед живым барьером из привольно разросшихся бордовых роз – можно счесть их украшением нашего свадебного зала под открытым небом. Осматриваемся. Переглядываемся.
- И что дальше? – интересуется жених. Он даже не потрудился переодеться – еле-еле смог оторваться от своих суперважных дел ради такого незначительного события, какой-то там брачной церемонии! Так что джинсы, рубашка поло и черная кожаная куртка – наше всё. Вернее, его.
Не то что я, невеста хоть куда! Пусть свадебное платье и пришлось шить в невероятной спешке, все равно оно нереально дорого, изящно, эксклюзивно – словом, по-настоящему достойно старшей дочери семьи Мейли.
Как и два предыдущих платья до него.
Я молча пожимаю плечами.
Такой ответ жениха не устраивает. Он – человек деловой. Плановый. И тот самый план должен быть расписан на ближайший час, год, на всю жизнь. Желательно, еще и поминутно.
- Мы кого-то ждем? – продолжает он задавать вопросы. – Или должны что-то сделать?
Я и сама знаю не больше него. Знаменитая гадалка, к которой моя матушка пробилась по знакомству с большим трудом и с большими подарками, велела только брачующимся (то бишь нам двоим) явиться в определенный день и час на старинное кладбище, поэтично именуемое «Скорбящая роза». То-то здесь такой густой аромат этих цветов, что постоянно хочется почесать нос…
- И долго нам тут торчать? – не унимается мой спутник. Словно в наказание за его настырность откуда-то сверху, чуть ли не с самого лунного диска, на нас пикирует огромная белая сова.
- Ох! – Прилетело крылом жениху по упрямой головушке.
- Тьфу! – Ветром от взмахов крыльев взметнуло кисею фаты, даже в мой открытый от неожиданности рот попало.
Мы с проклятьями (невнятными жениха, безмолвными моими) провожаем птицу недобрыми взглядами. Она опускается на голову очередной скорбящей статуи – изваяний так много, что кладбище кажется заполненным неподвижной толпой – складывает крылья, издает неожиданно громкий звук: нечто среднее между клекотом и завыванием… И вдруг обрушивается спиной назад, словно подстреленная из бесшумной снайперской винтовки.
Я даже привстаю на носочки - разглядеть, что стало с сумасшедшей птицей, и вижу, как на том самом месте из ползущей над землей дымки тумана поднимается нечто бесформенное, белесо-прозрачное, как моя свадебная фата…
Жених сжимает мою руку. Это чуть ли не первое со времени нашего знакомства прикосновение удивляет – схватил чисто рефлекторно, испугавшись? Он тоже не сводит взгляда со странного (а что здесь не странно?) кладбищенского явления: глаза прищурены, брови нахмурены, губы крепко сжаты. Я чувствую, как он потихоньку тянет меня назад.
К себе за спину.
Это одновременно смешит и трогает: он пытается защитить меня!
Его самого нужно от меня спасать.
