История бывшего царского посольского человека Ванейки Григорьева, рассказанная им в кабаке Двинского порта. Записана по его рассказу на память монахом Сергием в келье Антониево-Сийской обители по возвращении оного от трудов мирских в зиму года 7081-го.
I.
Родился я в Москве, когда молодой государь Иван Васильевич начинал правление, вместе со своими избранниками. Отец мой приходился родственником воеводе Адашеву и с юных лет состоял при нём на государевой службе. Служба была беспокойная, дома сидеть не дозволяла – родитель ездил в германские земли для знакомства с тамошними правителями и знатными людьми, ища торговых и военных союзников для московского царя. Поездки часто были неофициальные, так как западные соседи Московского царства – поляки и шведы, русских государевых людей не жаловали и чинили всяческие препятствия. К торговым людям относились проще и, имея с собой достаточное количество денег, можно было добраться хоть до самого Парижа.
Матушка, ожидая отца, оставалась в Москве под надзором строгой свекрови, моей бабки. За семь лет супружества она родила троих сыновей и дочь. Последними родами она умерла от горячки. Отец, редко бывающий дома, второй раз жениться не стал, оставив московский двор и воспитание детей на плечах своей матери.
II.
Бабка выучила нас с братьями грамоте и счёту, сестре сии науки не полагались. Когда отец приезжал домой, мы помогали ему в делах служебных. Позже, он стал брать в заграничные поездки старшего брата, а затем и меня. Для большей достоверности, да и для личного прибытка, кроме государевых дел, отец действительно торговал в европейских землях, и мы вели учёт его товарам.
К двадцати годам я побывал во многих городах, выучил языки – немецкий, голландский, немного французский и английский.
Как-то раз, уже в позднюю осень, оказались мы с отцом и старшим братом в городе Брюгге, на самой границе голландских и французских земель. Отец ждал важное известие от гонца, который по непонятным причинам ехал из Англии к нам на встречу через французские земли. Гонец задержался, и мы остались в Брюгге на зиму.
Рядом с постоялым двором, на котором мы остановились, находилась мастерская и школа художника ван Эйка. Говорили, что он приходился потомком знаменитому Яношу ван Эйку. Портреты работы Яноша я несколько раз видел у голландских и германских купцов, в домах которых мы останавливались. Люди на них были, как живые, разве, что бледные очень.
В один из зимних дней я зашеёл в мастерскую и познакомился с хозяином. Потомка Яноша звали Мартинус, по-нашему Мартын. Он показал мне свои работы, которые были ничем не хуже, чем творения его известного предка. Видя мой интерес, Мартинус, нестарый ещё мужчина, по последней голландской моде носивший бороду, но без усов, улыбнулся и пригласил меня на свой урок, пообещав рассказать секрет, с помощью которого портреты получаются такими похожими на живых людей.
Я с детства умел рисовать, получалось неплохо. Отец и братья иногда просили меня зарисовать особо удивительное здание, коих в европейских городах было много. Баловства ради я рисовал портреты знакомых, выходило похоже. Но как у голландца получаются его портреты, я не понимал.
Через день я пришёл в мастерскую ван Эйка. Служанка проводила меня в учебный класс, в котором уже находился мастер и два его ученика. Окна в помещении были закрыты плотными занавесками, и утренний свет не проникал с улицы. Горели несколько неярких свечей. Мастер пригласил меня присесть на скамейку возле камина.
Я стал наблюдать за мастером и учениками. В комнате был только один мольберт с холстом, видимо, для самого мастера. Ученики, как и я, просто сидели на скамейках в ожидании урока.
Мартинус поставил посреди комнаты высокий стул с мягкой спинкой и удобными поручнями. Затем в комнату вошёл старик, одетый по-домашнему, видимо, родственник или слуга, и сел на стул, высоко подняв голову и выпрямив спину. Мастер, внимательно оглядев его, кивнул, вышел из комнаты и через минуту вернулся с высоким подсвечником. На подсвечнике было несколько больших свечей. С края подсвечника было прикреплено зеркало.
Вслед за мастером вошла встретившая меня служанка и зажгла свечи. Комната осветилась ярким светом, но только наполовину, так как одну сторону подсвечника закрывало зеркало. Мартинус немного подвинул подсвечник ближе к старику и наклонил зеркало так, что весь свет стал падать на морщинистое лицо. Остальные свечи по краям комнаты мастер погасил.
Ван Эйк принёс в комнату небольшой ящик на четырёх длинных ножках, высотой чуть ниже подсвечника и поставил его между стулом старика и затемнённым мольбертом. С противоположных краёв ящика мастер снял две бархатные крышки, которыми были прикрыты отверстия, и на мольберт стал падать свет, отражаясь от ярко освещённого лица старика.
А дальше случилось чудо. Мастер что-то подвинул по краям одного и второго отверстия, и на холсте, закрепленном на мольберте, появился ещё один старик. Он был такой же, как и сидящий на стуле. Бледное лицо призрака в мельчайших деталях светилось на холсте, растворяясь в темноте по краям.
Ван Эйк попросил живого старика не двигаться, подошёл к мольберту и за несколько минут тонким грифелем очертил контуры на холсте.
После этого Мартинус закрыл отверстия крышками и отодвинул ящик к стене. Он повернул подсвечник зеркалом к мольберту, и мы увидели на холсте рисунок, на котором было лицо старика, с точными очертаниями глаз, носа и губ. Сетка морщин на лбу была такой же, как у сидящего на стуле.
Ван Эйк широко улыбнулся. На этом первый урок был завершён.
На следующий день я снова пришёл к мастеру. На мольберте стоял вчерашний портрет. На этот раз мастер рассказывал и показывал, как правильно смешивать краски, чтобы их цвет походил на цвет кожи живого человека, и как правильно наносить их на вчерашний рисунок, чтобы сохранить первоначальное сходство.
За долгую зиму я взял у мастера ван Эйка несколько уроков и неплохо усвоил его науку. Видя, как часто я стал ходить на уроки к мастеру, отец и другие служилые люди, с которыми мы остановились в Брюгге, стали в шутку называть меня ван Эйком, переиначив прозвище на московский манер – Ванейка. Договорившись с мастером, я привёл своего старшего брата в мастерскую и написал его портрет. Когда отец увидел, чему я научился за зиму у голландского мастера, то был сильно удивлён, похвалил меня и дал денег на покупку собственного светового ящика и запаса красок.
III.
Когда мы вернулись в Москву, из посольского приказа для отца вышло новое поручение. Нужно было ехать, а точнее, плыть через северные моря, на остров Британия, в английские земли.
