Сын Вождя проснулся и, даже не открывая глаз, почувствовал, что сегодня – ЕГО ДЕНЬ. Ломило и крутило суставы, слегка познабливало, и все это были верные признаки.
Стараясь не вздохнуть глубоко, не зевнуть, не совершить заметного движения даже веками, чтобы глазок напротив кровати не засек его пробуждения, он чуть-чуть приоткрыл глаза и нашарил зрачками окно.
А за окном была еще темень, к стеклу липли и тяжело сползали вниз большие хлопья снега, сквозь приоткрытую форточку доносились посвисты порывистого ветра.
И он услышал, как издалека, с самого дна его усталого старого сердца, прозвучал звонкий голос:
Белый камень у меня, у меня!
Говорите про меня, про меня!
Да, это, несомненно, ДЕНЬ ЕГО СВОБОДЫ. Такая удача выпадала Сыну Вождя не каждый год, и он едва сдержал улыбку: рано, ох, рано еще радоваться! Теперь главное – держаться спокойно и ничем себя не выдать.
Под одеялом он осторожно протянул руки к коленям и начал их разминать и массировать. Спасибо доброй старушке, научившей его делать массаж, без него он едва ли сумел бы сегодня подняться с постели. Как же ее звали? Мария… А как дальше? Кажется, Мария Карловна.
Вот она сидит на скамеечке возле его ног. Он видит сверху собранные в пучок редкие белые волосы, сквозь которые чуть-чуть просвечивает розовая кожа.
– Ну что? Стало легче? – спрашивает она, поднимая к нему милое озабоченное лицо. – Да, значительно легче. Спасибо вам большое, Мария…
Да нет, никакая не Карловна, вот еще! Какое-то совсем простое русское отчество. При чем тут Карловна? Скорее Мария Федоровна или Мария Петровна… Ну ничего, если день окажется удачным, он потом обязательно вспомнит ее отчество.
Кровь заструилась быстрее, колени разогрелись, и ломота стала отходить. Теперь можно было потихоньку подниматься. Кряхтя и демонстрируя ревматическую боль, которой на самом деле уже не было, он сел и спустил на пол ноги. Немного посидел так, сгорбившись, на постели, а потом медленно поднялся, опираясь рукой о спинку кровати.
Сын Вождя не спеша, все так же кряхтя и постанывая, застелил постель и побрел в ванную. С глубоким вздохом он наклонился, закрыл пробкой сливное отверстие ванны и пустил горячую воду. Постоял над ванной и побрел обратно в комнату, волоча ноги и шаркая домашними туфлями.
На этом коротком пути из комнаты – через прихожую – в ванную было установлено три глазка, и все они должны были сегодня зафиксировать его немощное состояние.
Он подошел к шкафу и приоткрыл его дверцу лишь наполовину. Это тоже должно было выглядеть еще одним свидетельством его скверного самочувствия: вот, даже дверцу распахнуть сил нет…
Внизу, под бельевыми полками, лежала небрежно сваленная груда одежды. На самом деле это была сложенная в хорошо продуманном порядке одежда для выхода в ДЕНЬ СВОБОДЫ: байковые кальсоны, вигоневые носки, вязаная безрукавка и замечательно теплая фуфайка из ангорской шерсти.
Он потянулся к полке со стопкой полотенец и взял одно из них – большое, банное. Полотенце тут же, будто ослушавшись его ревматических рук, а на самом деле умело направленное ими, упало вниз, на груду одежды. Поднимая оброненное полотенце, он прихватил вместе с ним и одежду для прогулок.
В ванной комнате он повесил полотенце на крючок, а теплое белье при этом уронил на пол как раз под самым глазком – и вне пределов его видимости.
Ванна за это время почти наполнилась горячей водой, и можно было купаться – очень осторожно, чтобы не распариться перед прогулкой. Он опустился в воду и сразу же вытащил пробку. Когда вода ушла, он полежал еще минут пять в пустой горячей ванне, чувствуя, как расправляются сведенные за ночь мышцы и сосуды, и только потом вылез и насухо обтерся полотенцем.
Теперь ему предстояло проделать один хитрый акробатический трюк, тоже давно им придуманный и отработанный. Голову он не намочил, но сделал вид, что вытирает волосы, после чего намотал полотенце наподобие чалмы, как это делают женщины. Обмотанной полотенцем головой он заслонил единственный глазок ванной комнаты. Затем, стоя на одной ноге, он пальцами другой по очереди подцепил и поднял с пола носки, теплые кальсоны, ловко перехватил их руками и сразу же надел, а после подсунул руку под свернутое чалмой полотенце и освободил из него голову, полотенцем продолжая закрывать глазок. Он сумел, меняя руки, натянуть фуфайку и безрукавку, а сверху на все это надеть халат.
Отдышавшись после этих совсем не простых упражнений, Сын Вождя прошел в комнату, снова подошел к шкафу и снял с вешалки брюки. Он сумел надеть их, не снимая халата и не давая глазку в противоположной стене засечь теплые кальсоны.
Потом он опять пошел к ванной, неся с собой самый теплый из своих свитеров. Очередной фокус состоял в том, чтобы войти в темную ванную, мгновенно сбросить халат и надеть свитер, и только потом зажечь свет и спокойно повесить на место халат. Все это у него получилось, и теперь свитер надежно скрывал надетые подниз безрукавку и фуфайку.
Сын Вождя отправился на кухню. Он волновался, аппетита не было, и не хотелось терять время на еду, но необходимо было запастись калориями на целый день. Вместо обычного кефира он взял баночку сметаны. На хлеб намазал толстый слой масла и положил сверху три куска докторской колбасы и два кружочка копченого сыра – все, что нашлось в холодильнике. Этот чудовищный бутерброд Сын Вождя запил крепчайшим чаем с шестью кусками сахара и решил, что теперь он сыт на весь день. Убирая сахарницу со стола в буфет, он на всякий случай сунул в карман еще несколько кусочков сахара. Вот теперь он был вполне готов к выходу.
В крохотной прихожей он сначала надел свое тяжелое зимнее пальто, а потом повторил тот же прием, что и в ванной: надел на голову серую шапку-ушанку, подошел к глазку, встал перед ним, сунул в ушанку левую руку и высвободил голову, шапкой продолжая закрывать глазок. Правой рукой он быстро достал из тумбочки под вешалкой яркий вязаный шарф, такую же шапочку и рассовал их по карманам пальто. Затем надел ушанку на голову, отошел от глазка и неторопливо укутал шею серым шарфом.
Уже не таясь, он вынул из тумбочки плетеную сумку-авоську и вышел за дверь квартиры. Замок он запер на один оборот ключа, как будто намерен был скоро вернуться, и отметил, что из квартиры напротив не раздалось ни единого звука.
Последние несколько лет его соседи по площадке и по лестнице, казалось, вообще перестали обращать на него внимание. Все они были такие же холостяки, как и он, – семейных на этой службе не держали; они старились вместе с ним и уже, наверное, все один за другим вышли на пенсию. Он подозревал, что теперь слежка за ним из основной работы превратилась для них в небольшой приработок к пенсии. Встречаясь с ним на лестнице или возле подъезда, они уже не стреляли в него исподтишка цепким профессиональным взглядом, а просто кивали ему по-соседски, похоже, и сами того не замечая. Но, конечно, они никогда с ним не заговаривали, как и он с ними.
