Глава первая
Каждый может быть писателем
Джейкоб Финч-Боннер, подававший некогда надежды автор «Изобретения чуда» («нового и неординарного» романа, согласно «Книжному обозрению „Нью-Йорк Таймс“»), вошел к себе в кабинет на втором этаже корпуса Ричарда Пенга, поставил потертый кожаный портфель на пустой стол и огляделся с затаенным отчаянием. За четыре года преподавания он успел сменить четыре кабинета в этом здании, мало чем различавшихся между собой, разве что из окна четвертого была видна вполне себе академическая аллея, а не парковка, как из окон двух предыдущих, и не помойка, красовавшаяся под окном первого; (самое смешное, что он тогда был, можно сказать, на вершине литературной карьеры и мог бы рассчитывать на что-то более презентабельное). Единственным предметом в кабинете, хоть как-то намекавшим на литературу (и вообще живое и личное), был потертый портфель, в котором Джейк с давних пор носил ноутбук, а в тот конкретный день – еще и работы своих студентов. Этот портфель он купил на барахолке незадолго до публикации своего первого романа, решив, что тот добавит трогательный штрих к его портрету: «успешный молодой романист не расстается со старой кожаной сумкой, верно служившей ему на пути к славе!» Но мечта о славе давно осталась в прошлом. А если он еще и продолжал надеяться на что-то, у него все равно не было повода тратиться на новый портфель. Больше не было.
Корпус Ричарда Пенга – малосимпатичное здание из белого пенобетона, расположенное позади спортзала, рядом с общежитиями для «девчонок» – возник в кампусе в 1960-е, когда колледж Рипли стал принимать студентов обоих полов; одним из первых в Америке, отдадим ему должное. Ричард Пенг был студентом-технарем из Гонконга, и хотя он, по всей вероятности, испытывал бо́льшую признательность за свой дальнейший успех к Массачусетскому технологическому институту, который окончил после колледжа Рипли, МТИ отклонил его предложение о постройке «корпуса-имени-меня», во всяком случае, за ту сумму, которую тот был готов пожертвовать. Первоначально корпус Ричарда Пенга предназначался для научно-технических программ, о чем красноречиво говорили такие детали, как большие неуютные окна вечно пустого вестибюля, длинные безлюдные коридоры и, собственно, бездушный пенобетон. Но после того, как в 2005 году колледж Рипли распрощался с точными науками (как и со всеми научно-техническими программами, не исключая и общественных наук) и перепрофилировался, выражаясь словами попечительского совета, «на изучение и развитие искусств и гуманитарных наук, стремительно теряющих значение в современном мире, который так в них нуждается», корпус Ричарда Пенга был отдан под очно-заочную программу магистратуры художественной литературы, поэзии и автобиографической прозы (мемуаров).
Вот так в корпусе Ричарда Пенга, в кампусе колледжа Рипли, в причудливом краю на севере штата Вермонт, достаточно близко к пресловутому «Северо-восточному королевству»[1], нашли пристанище писатели, чтобы перенять кое-что от его эксцентричности (с 1970-х эту область облюбовала одна немногочисленная, но стойкая христианская община), но не настолько далеко от Берлингтона и Хановера, чтобы считаться медвежьим углом. Конечно, курсы писательского мастерства преподавались в колледже уже в 1950-е, но тогда никто не относился к ним всерьез, и меньше всех – попечительский совет. Однако всем учебным заведениям, не желавшим вылететь в трубу, приходилось как-то приспосабливаться по мере того, как в стране менялся культурный фон и студенты все настойчивей выдвигали требования; пришло время, и стали котироваться такие дисциплины, как феминология, афроамериканистика и информатика, подтверждавшая, что компьютеры – это вещь. Когда же Рипли ощутил на себе большой кризис конца 1980-х и окинул сложившуюся ситуацию трезвым и крайне тревожным взглядом, оказалось, что спасение с наибольшей вероятностью обещает – сюрприз! – писательское мастерство. И была открыта первая (и пока единственная) аспирантура по писательскому мастерству, получившая название Симпозиумов Рипли, которые через несколько лет практически поглотили весь колледж, так что, в итоге, все, что от него осталось, – это очно-заочная программа, наиболее удобная для студентов, не желавших все бросать ради двухгодичной магистратуры в области изящных искусств. Да никто этого и не ждал! Писательское мастерство, как гласил глянцевый проспект и многообещающий веб-сайт колледжа Рипли, вовсе не являлось элитарным занятием, доступным лишь немногим избранным. Напротив, каждый человек обладал уникальным голосом и собственной историей, которую никто, кроме него, не мог поведать миру. И каждый – особенно при поддержке Симпозиумов Рипли – мог быть писателем.
Всю свою жизнь Джейкоб Финч-Боннер хотел быть только писателем и никем иным, начиная с детства на задворках Лонг-Айленда, последнего места на свете, откуда мог бы выйти серьезный автор. Тем не менее, именно там судьба-насмешница определила ему появиться на свет, единственному ребенку в семье налогового адвоката и школьного психолога. Почему Джейк увидел свою звезду на маленькой, невзрачной книжной полке районной библиотеки, обозначенной «Авторы Лонг-Айленда!», оставалось лишь гадать, но это не осталось незамеченным в доме новоявленного писателя. Его отец напирал на то, что писательством сыт не будешь («Писатели денег не зарабатывают! Кроме Сидни Шелдона. Ты что, решил стать новым Сидни Шелдоном?»), а мать при каждом удобном случае, то есть постоянно, напоминала ему о том, что предварительный экзамен на определение академических способностей выявил у него самые средние (читай, посредственные) навыки владения устной речью. Джейк ужасно комплексовал из-за того, что знал математику лучше, чем родной язык. Он должен был преодолеть досадные препятствия, но где вы видели художника без препятствий? Все свое детство и отрочество он упорно читал (не просто упорно, но придирчиво и завистливо), пренебрегая основными школьными предметами и избегая обычных подростковых соблазнов, чтобы лучше подготовиться к ожидавшему его соперничеству. А после школы поступил в Уэслиан[2], изучать писательское мастерство, и попал в тесный коллектив протороманистов и авторов рассказов, не меньше его одержимых своим призванием.
Какие только мечты не лелеял молодой Джейкоб Финч-Боннер о своей будущей книге. (Заметим, что фамилия Финч-Боннер была отчасти псевдонимом: веком ранее прадед Джейка по отцу, звавшийся Бернстайном, решил стать Боннером, а Финча присовокупил уже сам Джейк, в знак признательности к роману, пробудившему в нем любовь к литературе
