Аркадий Аверченко
День делового человека
I
За все пять лет Ниночкиной жизни сегодня на неё обрушился, пожалуй, самый тяжёлый удар: некто, именуемый Колькой, сочинил на неё преядовитый стихотворный памфлет [1].
День начался обычно: когда Ниночка встала, то нянька, одев её и напоив чаем, ворчливо сказала:
– А теперь ступай на крыльцо, погляди, какова нынче погодка! Да посиди там подольше, с полчасика, – постереги, чтобы дождик не пошёл. А потом приди да мне скажи. Интересно, как оно там…
Нянька врала самым хладнокровным образом. Никакая погода ей не была интересна, а просто она хотела отвязаться на полчаса от Ниночки, чтобы на свободе напиться чаю со сдобными сухариками.
Но Ниночка слишком доверчива, слишком благородна, чтобы заподозрить в этом случае подвох… Она кротко одёрнула на животе передничек, сказала: «Ну что ж, пойду погляжу» – и сошла на крыльцо, залитое тёплым золотистым солнцем.
Неподалёку от крыльца на ящике из-под пианино сидели три маленьких мальчика. Это были совершенно новые мальчики, которых Ниночка никогда и не видывала.
Заметив её, мило усевшуюся на ступеньках крыльца, чтобы исполнить нянькино поручение – «постеречь, не пошёл бы дождик», – один из трёх мальчиков, пошептавшись с приятелями, слез с ящика и приблизился к Ниночке с самым ехидным видом, под личиной наружного простодушия и общительности.
– Здравствуй, девочка, – приветствовал он её.
– Здравствуйте, – робко отвечала Ниночка.
– Ты здесь и живёшь?
– Здесь и живу. Папа, тётя, сестра Лиза, фрейлен, няня, кухарка и я.
– Ого! Нечего сказать, – покривился мальчик. – А как тебя зовут?
– Меня? Ниночка.
И вдруг, вытянув все эти сведения, проклятый мальчишка с бешеной быстротой завертелся на одной ножке и заорал на весь двор:
– Нинка-Нинёнок,
Серый поросёнок,
С горки скатилась,
Грязью подавилась…
Побледнев от ужаса и обиды, с широко раскрытыми глазами и ртом, глядела Ниночка на негодяя, так порочившего её, а он снова, подмигнув товарищам и взявшись с ними за руки, завертелся в бешеном хороводе, выкрикивая пронзительным голосом:
– Нинка-Нинёнок,
Серый поросёнок,
С горки скатилась,
Грязью подавилась…
Страшная тяжесть налегла на Ниночкино сердце. О боже, боже!.. За что? Кому она стала поперёк дороги, что её так унизили, так опозорили?
Солнце померкло в её глазах, и весь мир окрасился в самые мрачные тона. Она – серый поросёнок?! Она – подавилась грязью?! Где? Когда? Сердце болело, как прожжённое раскалённым железом, и жить не хотелось.
Сквозь пальцы, которыми она закрыла лицо, текли обильные слёзы. Что больше всего убивало Ниночку – это складность опубликованного мальчишкой памфлета. Так больно сознавать, что «Нинёнок» прекрасно рифмуется с «поросёнком», а «скатилась» и «подавилась», как две одинаково прозвучавшие пощёчины, горели на Ниночкином лице несмываемым позором.
Она встала, повернулась к оскорбителям и, горько рыдая, тихо побрела в комнаты.
– Пойдём, Колька, – сказал сочинителю памфлета один из его клевретов, [2]– а то эта плакса пожалуется ещё – нам и влетит.
Войдя в переднюю и усевшись на сундук, Ниночка с непросохшим от слёз лицом призадумалась. Итак, её оскорбителя зовут Колька… О, если бы ей придумать подобные же стихи, которыми она могла бы опорочить этого Кольку, – с каким бы наслаждением она бросила их ему в лицо!.. Больше часу просидела она так в тёмном углу передней, на сундуке, и сердечко её кипело обидой и жаждой мести.
И вдруг бог поэзии, Аполлон, коснулся её чела перстом своим. Неужели?.. Да, конечно! Без сомнения, у неё на Кольку будут тоже стихи. И нисколько не хуже давешних!
О, первые радости и муки творчества!
Ниночка несколько раз прорепетировала себе под нос те жгучие огненные строки, которые она швырнёт Кольке в лицо, и кроткое личико её озарилось неземной радостью: теперь Колька узнает, как затрагивать её.
Она сползла с сундука и, повеселевшая, с бодрым видом, снова вышла на крыльцо.
Тёплая компания мальчишек почти у самого крыльца затеяла крайне незамысловатую, но приводившую всех трёх в восторг игру… Именно – каждый по очереди, приложив большой палец к указательному, так что получалось нечто вроде кольца, плевал в это подобие кольца, держа руку от губ на четверть аршина. Если плевок пролетал внутрь кольца, не задев пальцев, счастливый игрок радостно улыбался. Если же у кого-нибудь слюна попадала на пальцы, то этот неловкий молодой человек награждался оглушительным хохотом и насмешками. Впрочем, он не особенно горевал от такой неудачи, а, вытерев мокрые пальцы о край блузы, с новым азартом погружался в увлекательную игру.[3]
Ниночка полюбовалась немного на происходящее, потом поманила пальцем своего оскорбителя и, нагнувшись с крыльца к нему, спросила с самым невинным видом:
– А тебя как зовут?
– А что? – подозрительно спросил осторожный Колька, чуя во всём этом какой-то подвох.
– Да ничего, ничего… Ты только скажи, как тебя зовут?
У неё было такое простодушное, наивное лицо, что Колька поддался на эту удочку.
– Ну, Колька, – прохрипел он.
– А-а-а… Колька…
И быстрой скороговоркой выпалила сияющая Ниночка:
– Колька-Колёнок,
Серый поросёнок,
С горки скатился,
Подавился… грязью…
Тут же она бросилась в предусмотрительно оставленную ею полуоткрытою дверь, а вслед ей донеслось:
– Дура собачья!
II
Немного успокоенная, побрела она к себе в детскую. Нянька, разложив на столе какую-то матерчатую дрянь, выкраивала из неё рукав.
– Няня, дождик не идёт.
– Ну и хорошо.
– Что ты делаешь?
– Не мешай мне.
КРОТКОЕ ЛИЧИКО ЕЁ ОЗАРИЛОСЬ НЕЗЕМНОЙ РАДОСТЬЮ
– Можно смотреть?
– Нет, нет уж, пожалуйста. Пойди лучше посмотри, что делает Лиза.
– А потом что? – покорно спрашивает исполнительная Ниночка.
– А потом скажешь мне.
– Хорошо…
При входе Ниночки четырнадцатилетняя Лиза поспешно прячет под стол книгу в розовой обёртке, но, разглядев, кто пришёл, снова вынимает книгу и недовольно говорит:
– Тебе чего надо?
– Няня сказала, чтобы я посмотрела, что ты делаешь.
– Уроки учу. Не видишь, что ли?
– А можно мне около тебя посидеть? Я тихо.
Глаза Лизы горят, да и красные щёки ещё не остыли после книги в розовой обёртке. Ей не до сестрёнки.
– Нельзя, нельзя. Ты мне будешь мешать.
– А няня говорит, что я ей тоже буду мешать.