Туман отступал. Это была не та дымчатая завеса, что на рассвете сползает клубами с холмов и затопляет долины летом; не хрустально-ледяное покрывало зимнего рассвета, когда воздух состоит из тысячи иголочек, пронзающих нос и щеки, а руки сводит даже в теплых варежках. Нет, это была иная разновидность тумана – тумана боли, и боль исходила откуда-то с южного полюса тела, с островов Левая и Правая Ноги, которые катастрофа превратила в Архипелаг Костей. Мгла исчезала, уходила, казалось, в самое себя, дабы возвратиться при малейшем движении, и, конечно же, она вернулась, стоило Виктору положить ладонь на бедро. В мозгу вспыхнула сверхновая звезда, разбрасывая под черепной коробкой осколки боли. Однако какой бы мучительной не была боль, она не позволяла сознанию вернуться в черную дыру беспамятства, что означало бы только одно – смерть.
Жить Виктор любил. Несмотря на нищенскую зарплату учителя истории, уход жены и прочие сюрпризы, коими нашпигована жизнь. Ведь и радости тоже хватало, не так ли, Виктор Степанович? А если ее не было, то все равно смеялся. У тебя постоянно все не как у людей: тебя, понимаешь ли, ненавидят, а ты этих самых ненавистников, наоборот, уважаешь и даже водку с ними пьешь; у тебя пытаются отобрать последнее, а ты, благодетель наш, мало того, что не препятствуешь – сам отдаешь; а когда коллеги завидуют черной завистью директору школы за присвоение очередной награды, ты радуешься чужому благополучию. Несовременный ты человек, Виктор Степанович, прямо белая ворона. Никто и никогда не видел белых ворон, а ты видел – когда по утрам брился перед зеркалом, сокровенно разглядывая свое лицо…или когда невесть зачем глянул в зеркальце заднего вида, хотя любой нормальный водитель не сводил бы глаз с дороги в такую погоду – липкий снег, падающий невероятно крупными хлопьями, нормального водителя заставил бы уткнуться в лобовое стекло. Но нет, ты ведь особенный, мать твою! И вот ты валяешься в каше из снега, стекла и пластмассы, уперевшись спиной в искореженную дверцу изрядно пострадавшего «Жигули», с раздробленной ногой, а может и обеими раздробленными ногами, и сквозь туман ощущений, с которыми сравнятся разве что инквизиторские пытки, глядишь на чудовищно громадные хлопья снега, равнодушно падающие с пустых, равнодушных небес. Хрен с тобой, Виктор Степанович, если бы ты перевернулся на «жигуленке» где-нибудь в центре Нерчинска, или даже в Москве. Короче, где через десять – пятнадцать минут за тобой приедет белая «Газель» с красным крестом на борту. А ты создал проблему, Виктор Степанович, ничего не скажешь, а проблема, дорогой вы наш педагог, заключается в том, что ты в данный момент находишься не в Москве и не Нерчинске, и даже не в деревне Ёлкино Мухосранской губернии, где любая бабка выходит тебя почище профессоров из Склифосовки.
Ты в лесу.
До ближайшего поселка – два километра. Санаторий Ургучан, куда Виктор Степанович и направлялся. Подправить здоровьице, ха-ха. Подправил, молодец, хлопаем обеими руками, дядя Витя.
А теперь, уважаемый, вопрос стоимостью в миллион рублей – что ты будешь делать? Только думай пошустрее, ведь сейчас не лето, понимаешь ли, и разбитые косточки скоро взвоют благим матом. Или ты наивно полагаешь, что хуже уже не будет? Ах-ах, а еще учитель! Кстати, сколько нынче градусов ниже нуля? Дай-ка вспомнить… М-м… кажется минус десять точно есть, если память не изменяет… а чего это ты схватился за телефон, дядя Витя? Забыл, что ты в полной глуши? О какой сотовой связи здесь может идти речь? Так что извиняй, дядя Витя, но дело твое – дрянь… Э, амиго, не вешать нос! Все на самом деле не так уж и плохо. К примеру, тебя подберет какой-нибудь старикашка, в бардачке которого горит путевка в санаторий. И вообще, у тебя же еще целы руки. Да-да, дружок. Предлагаю ползком – либо на главную трассу, либо до Ургучана. Лучше, конечно, до санатория, ведь до шоссе ползти гораздо дольше, да к тому же еще и в гору. А до Ургучана ты докатишься, как колобок. Ну, ноги в руки и айда!.. Понял, шутка не удалась.
Виктор отшвырнул бесполезный телефон. Затем перевернулся на живот (движение вновь вызвало болезненную вспышку) и… пополз. Мягкий снежный покров, по которому двинулся учитель, успокоил боль в ногах свои холодком, однако Виктор понимал – это ненадолго. Скоро поломанные конечности онемеют, а стон костей перекинется на почки. То – то будет весело, правда, Виктор Степанович? Вспомни фильм «Ползком от гангстеров». Там грудному ребенку удалось уйти от дядек-гопников, а вот удастся ли тебе уйти от смерти? Тогда двигайся, дядя Витя, шевели оглоблями, черт тебя подери, и, быть может, ты и облапошишь костлявую. Эта жадная сука всегда рядом, а теперь она как никогда близка, еще чуть-чуть – и ты увидишь ее плотоядный оскал, и долго она будет тебя пожирать, смакуя и чавкая. Думаешь, не за что тебя съесть? А вспомни-ка молодость, дядя Витя, когда никто не звал тебя дядей и Степанычем, мир лежал у твоих ног, и неуемное либидо однажды наградило тебя гонореей, и нельзя было выпить отличнейшего пивка, ибо антибиотики и пиво – вещи несовместимые. Помнишь того парня, который полз как же, как это делаешь ты? Тебе и твоим дружкам не понравились его длинные волосы, хотя в те славные времена подобная прическа «под битлов» была довольно популярна и носил ее каждый третий – с того Олимпа, с коего глядел ты на мир молодыми глазами, подобные люди казались тебе недочеловеками и носили почему-то прозвище «педерасты», хотя ты знал, кто такие настоящие педерасты. А еще у этого парня, помимо «битловских» волос, имелась в наличии дерзкая джинсовка (в те благостные восьмидесятые – зависть всех пижонов) и, самое возмутительное, – ясные глаза, горящие какой-то неземной свободой. Теперь-то понятно, что ему неизвестным, непостижимым для твоего рассудка образом удалось подняться над серостью и эмоциональной нищетой быта. Да ты и тогда это знал, просто тот неформальный дух не имел определения, и это непонятное чувство возмущения, поднявшееся в тебе, заставило как следует врезать «хиппи» по сопатке и смотреть сотоварищи на его корчи у ваших ног. Одно это уже дает право смерти поиграть с тобой, как кошке с мышкой. Или когда ты впервые в жизни устроился на работу, не имея в портфолио даже занюханных «пэтэушных» корочек, не говоря уж о дипломе преподавателя истории. Ты пахал на заводе, собирал там всякие детские коляски, кроватки, пил спирт с алкашами-напарниками и, естественно, докапывался до одного аутсайдера из соседнего цеха, кидая в него болты и гаечные ключи – изо дня в день, словно тебе нечем было заняться. А в один прекрасный момент аутсайдер тебя послал на три буквы, сам швырнув в тебя охапку болтов, и ты с алкашами чуть ли не до смерти избил парня прямо на рабочем месте, и, самое интересное, – хоть бы кто заступился, остановил вас и, погрозив пальчиком и милицией, прекратил кровопролитие. Как бы ни так! Все стояли и смотрели, как вы дубасите его, лежащего на захарканном полу цеха, ногами и упиваетесь властью над этим тараканом. И тебе это нравилось, Виктор Степанович, тогда это тебе приносило удовольствие, не то наслаждение, которое испытывает садист, вовсе нет! Просто ты считал, что прав, а кто тебе перечил, получал по морде и по почкам, и твое узкое миропонимание видело в этом справедливость. Вот каким говнюком ты был, дядя Витя! А теперь ползи, замерзай, подыхай.
