Анна Данилова - Танцующая на волнах

Из газетной криминальной хроники: «9 июня под Петербургом, неподалеку от Лисьего Носа, в лесном массиве обнаружено странное захоронение. Полуразложившееся человеческое тело находилось в оранжевом спальном мешке… Прокуратурой заведено уголовное дело…»

Маша никогда не задумывалась над тем, как красиво может звучать ее имя. «Мари, – сказал ее новый знакомый, окинув ее взглядом холодноватых зеленых (как июньская вода за бортом маленького катера, на котором они проплывали под низенькими мостами Мойки) глаз, – я буду звать тебя Мари». Он даже не спросил, согласна ли она на это, а просто за одно мгновение превратил ее из Маши в Мари. И после этого даже солнце стало жарче, и купола на соборах загорелись золотом, а грязное клетчатое сине-зеленое, по виду похожее на общаговское, одеяло, которое ей выдали на катере, как и всем туристам, желавшим прокатиться по Мойке, превратилось тотчас в толстый и уютный чистый плед, а она сама, Маша Игонина, преобразилась в хрупкую и изящную француженку с тонкими чертами лица, сжимающую в руках сумочку с тысячью евро вместо трех тысяч рублей. Да и сам Петербург тут же расцвел и заблагоухал стариной и словно превратился в столицу Европы после того, как мужчина с зелеными глазами, представившийся Владимиром, назвал скромную и ошарашенную впечатлениями провинциалочку Машу французским именем Мари. Они были знакомы чуть больше часа. Это он, подцепив ее на Невском, увлек за собой на пристань, откуда через несколько минут отправлялся экскурсионный катер. Он по лицу ее понял, что она растерянна и не знает, куда идти и что смотреть в этом городе, а потому повел себя с самого начала очень уверенно и даже как будто весело. Он был хорошо одет, от него пахло горьковатым одеколоном. Чуть больше тридцати, светловолосый, милый, улыбчивый и какой-то необыкновенно легкий, свой, приятный во всех отношениях. Она согласилась бы пойти с ним даже в Кунсткамеру, куда не решалась пойти одна. Да и вообще путешествовать одной по Питеру было скучновато, и Маша постоянно ловила себя на мысли, что ей хочется обратиться к невидимому спутнику, чтобы сказать: «Смотри, как классно…» или «Вот это да-а!» Даже мороженое есть в одиночку было невкусно. Она уже не раз пожалела, что отправилась в это первое в ее жизни путешествие одна. И в Эрмитаж не попала – поняла, что не сумеет выстоять огромную, в километр, очередь. И поездка в Петергоф пугала – экскурсия предполагалась шестичасовая, и Маша ужасно боялась, что отстанет от остальных, более организованных, чем она, и опытных туристов и, прошляпив свой автобус, останется там одна. Она даже видела себя притулившейся к стене Петродворца и пытавшейся уснуть холодной ночью под плеск фонтанов и перебранку сторожей… Было и еще одно обстоятельство, которое очень сблизило ее с Владимиром и о котором ей теперь стыдно вспоминать. Она, конечно, хотела прокатиться на катере, но до этого были две кондитерские с чаем и лимонадом, а потому, чтобы не случилось какого конфуза, ей следовало бы перед отплытием непременно посетить туалет. Она не знала, как сказать об этом Владимиру, но тут на помощь подоспела женщина, что заправляла экскурсиями. «Кто хочет в туалет, бегите скорее в арку Строгановского дворца, затем направо, потом налево… Смелее… Мы вас ждем…» И она побежала, не будучи уверенной в том, что Владимир станет дожидаться ее возле этой самой арки чудесного розового Строгановского дворца, украшенной вывеской музея шоколада с гигантским шоколадным человеком. Однако он дождался ее и даже улыбнулся ее появлению, словно и сам боялся, что она передумает и улизнет в последнюю минуту. Такая мелочь, а как сближает, подумала Маша, дотрагиваясь пальцами до пальцев Владимира, принимавшего ее уже на борту и укутывавшего клетчатым одеялом.

– Садись, – повелительно сказал Владимир, он сразу стал к ней обращаться на «ты». – Получишь неслыханное удовольствие. Погода-то какая – сказка!

Катер сначала подался вперед, затем, развернувшись, пошел в сторону цветных мостов. Маша слушала, смотрела на проплывающие мимо дворцы и представляла себя живущей в этом городе лет двести тому назад… Владимир достал плитку шоколада и угостил ее. Шоколад таял во рту, в лицо бил прохладный, с брызгами воды ветер, а солнце слепило глаза. Набережная Мойки оживала от слов девушки-экскурсовода, которая, ежась от ветра, натягивала на голову шарф и рассказывала о том, кому принадлежал тот или иной дом, где жили цари, где можно было купить слуг или коней, нанять бонну или взять проститутку. Город наполнялся призраками прошлого.

– Я хотела бы жить здесь, – сказала вдруг Маша и сама испугалась своей нескромности.

– Хочешь, значит, будешь жить. Ты еще очень молода, чтобы бояться собственных желаний, – ответил ей на это Владимир и, отыскав под пледом ее руку, крепко сжал. Ее рука была горячей, мягкой и нежной. Маша покраснела.

– Но ведь здесь, на набережной, жили только очень богатые люди, – заметила она осторожно. – Хотя смотрите, сколько домов стоит, покрытых плесенью и с черными провалами окон… Не представляю, чтобы в них кто-нибудь жил…

– Все можно купить и отреставрировать… Было бы желание и деньги. Ты не замерзла?

Было самое время спросить, почему он выбрал именно ее, но природная общительность и храбрость, которые отличали Машу от подруг, вдруг изменили ей, и она промолчала. Медленно поворачивая голову в сторону Владимира, она вдруг почувствовала, что знакомство с ним этой экскурсией не закончится. Внутреннее чутье показало ей картинку из будущего – она увидела себя на красном бархатном диванчике в окружении живых цветов и едва не задохнулась от своих фантазий. Откуда этот диванчик и живые цветы? Что она себе позволила? Разве недостаточно того, что вообще произошло с ней за эти несколько последних дней?

Закончив в прошлом году бухгалтерские курсы в своем родном городе Саратове и устроившись в частную фирму помощником бухгалтера, она проработала там полгода, ничего не заработала, поскольку хозяин с самого начала предупредил ее, что зарплата маленькая, да и работа временная, после чего приняла решение накопить денег и поступить на юридический факультет университета. Но вот как заработать столько денег, чтобы поступить, она себе не представляла, пока была жива ее тетя, с которой она жила с детства, с тех пор как погибли ее родители. Тетя Надя умерла, Маша похоронила ее как могла, после чего, продолжая жить в теткиной квартире, выселила квартирантов из большой квартиры родителей, которая сдавалась все эти годы, собственными силами отремонтировала ее и продала. На вырученные деньги купила две маленькие квартиры в центре города, наняла бригаду тихих, мирных и трудолюбивых таджиков, которые за небольшую плату отремонтировали их, после чего также продала, получив чистую прибыль – пятьдесят тысяч рублей. Устала и решила впервые в жизни отдохнуть, поехать куда-нибудь. Выбрала Петербург, слышала, что очень красивый город. Попрощалась с подружками, с женихом Лешей, студентом журфака, мечтающим работать в Москве на телевидении, села на поезд и поехала в Питер, где остановилась в одной из самых дешевых гостиниц. Три дня просто ходила по центру Петербурга, вживаясь в этот город, пытаясь понять, кем надо быть, чтобы иметь право жить здесь, среди этих роскошных парков и дворцов, какую голову иметь, чтобы заработать столько денег, чтобы купить, скажем, небольшую квартиру рядом с кондитерской Смирдина. Но так ничего и не поняла. Крутилась возле дорогих гостиниц, всматривалась в лица входивших и выходивших оттуда женщин, чтобы определить, кто они, из какого материала сделаны, что живут в номерах стоимостью две с половиной тысячи долларов в сутки, а она, Маша Игонина, ютится в крошечной комнатке за триста рублей в сутки да еще и с видом на облезлый кирпичный дом брежневской застройки. Но женщины отличались не материалом и даже не одеждой, а каким-то безучастным или отстраненным выражением лица. Они были словно неживые. Получалось, что это деньги сделали их такими. Или здесь что-то другое?