Глава 1
Маленькая Италия в большой тайге
24 июля 200* года, 20:30.
Ни весело и ни скучно. Как обычно было тем вечером в кафе «Огонек». Название, равно как и вывеска над входной дверью, досталось заведению в наследство от советских времен. Вывеску, кстати, не обновляли с того самого года, когда рухнула тысячелетняя империя, и название «Огонек» нынче скорее угадывалось, чем читалось. Заглавная буква «О» точно посередине была продырявлена пулей – явно кто-то палил на спор, от скуки и, понятное дело, отнюдь не в трезвом виде. И попал, что характерно. А ниже буковок «Огонек», по краю вывески, гвоздем было нацарапано: «Климыч падла я тебя сука достану». Климыча, бывшего начальника зоны, а точнее исправительного трудового учреждения ИТУ номер ***, помнили все здешние старожилы, его имя частенько всплывало в застольных беседах. Поминали кто злом, кто добром, кто с уважением, кто небрежно. Чувствовалось, в общем, что противоречивая была фигура сего незабвенного Климыча…
Дощатый пол, бревенчатые стены, длинная деревянная стойка, засиженные мухами лампы на голом проводе, наклеенные на стены плакаты (от пожелтевших советских агитационно-пропагандистского содержания до современных – с голыми ляльками), окна, на которых стекла местами заменяла фанера, а стекла, неким чудом уцелевшие, украшали бумажные полосы, закреплявшие трещины, – вот вам кафе «Огонек» собственной персоной, которое изысканным словом «кафе» именовалось лишь по недоразумению, да еще по накладным и прочим документам. Местные же именовали единственное на весь поселок питейное заведение гордо, хотя и незатейливо: «Салун». «Пойдем, Васек, в Салун», «Обкашляем это дело, Толян, вечером в Салуне», или же говорили: «Пошли, орлы, к Любке». Любкой, ясное дело, звали хозяйку заведения, крепкую русоволосую бабу, чей возраст навеки замер на отметке сорок лет, которая и умрет все в те же сорок и которая за стойкой, по уверениям старожилов, торчит уж никак не меньше тех же сорока лет.
Любкаи «Огонек» – две главные достопримечательности поселка Парма. А до некоторых пор главной загадкой поселка для Алексея Карташа была такая: откуда взялось это словечко, «Парма»? Если поселок назван в честь итальянского города, то почему именно вег о честь? В Италии ж полно городов, которые были бы счастливы поделиться своим именем с затерянным в тайге сибирским поселком. А уж в советские годы требовалась веская причина, чтобы присвоить нашему населенному пункту идеологически вредное заграничное наименование. Понятно, если б поселок назвали Парижем – все-таки город с богатыми революционными традициями. Или Женевой – там отдыхал в эмиграции пролетарский вождь Ульянов-Ленин… Но ни в каких революционных подвигах не замеченная Парма-то здесь причем? Хороша, конечно, версия, что поселок обязан своим наименованием бензопиле «Парма», однако в тридцать шестом (год официального появления поселка на картах) лес валили примитивно, двуручными пилами…
Алексей посетил «Огонек» в час третьего стакана, что на нормальном языке означает в половине девятого вечера. Сразу прошел к стойке, заказал две кружки разливного «Золота Шантары», двинулся отыскивать себе место.
У кафе было два зала: большой и малый. Малый зал, так уж повелось с незапамятных времен, занимали промысловики – этим словом объединяли охотников, «вольных» с лесопилки, железнодорожный народ. Большой же зал делили меж собой лагработники и поселковые. У каждой категории были свои столики. Пришлые люди в Парме являлись такой же редкостью, как и белые миссионеры в африканских племенах.
История деления пармского народа на категории уходила в тяжелые по части пива советские времена. Тогда пиво в поселок доставляли раз в неделю четверговым поездом. Пиво прибывало в бочке емкостью тысяча литров – в таких до сих пор продают молоко и квас. (Бутылочное же пиво здесь видели только тогда, когда его кто-нибудь в качестве гостинца привозил из отпуска.) Еженедельно райторг выделял поселку всего одну бочку. Напоить всех жаждавших этим пивом, наверное, было под силу лишь тому, кто пятью хлебами смог накормить пять тысяч ртов, поэтому случались всякие недоразумения, по-простому говоря – скандалы и драки. Доходило и до поножовщины. И наконец всем это надоело. Собрались, посовещались. И постановили: разделить население на три равные части – исходя из того, кто от чего кормится, – и наслаждаться напитком богов по очереди. С тех пор на пивном фронте воцарился порядок, потому как здешний народ свои законы всегда соблюдал не в пример строже, чем установление государственной власти.
Хотя времена пивного безобразия миновали, однако ж человеческие категории в Парме прижились: людям, знаете ли, свойственно сбиваться в сообщества по тому или другому признаку – был бы признак.
Рассекая сизые табачные клубы, Карташ прошел к столикам лаг-работников. Свободных стульев не было, и ему выдвинули из-под стола резервный табурет. Прапорщики, что характерно, со своих стульев не повскакивали, уступая место аж целому старлею, – как и сам Карташ не уступил бы свой стульчик даже маршалу, буде такового сюда принесет нелегкая. По негласному соглашению субординация оставалась за порогом. Как на Диком Западе игроки в покер, входя в соответствующее заведение, сдавали свои кольты, так здесь при входе сдавали свои звания…
– Садись, садись, – сказал лейтенант Кунчий, принадлежащий к породе никогда не унывающих бодрячков. – Мы тут обмусоливаем тему недели. Вон, Петрович говорит, что жди теперь смуты, жмуров и усиленных дежурств. Ты чего думаешь?
Темой недели была последняя партия зэков, с которой на зону прибыл некий Пугач, вроде бы новый пахан зоны, сиречь авторитетный вор, который станет править тутошний бал. Так уж устроена жизнь в Парме, что все, в конечном счете, вертелось вокруг зоны – так же, как земля вертится вокруг своей оси. Можно голову закладывать, что и за остальными столиками в обоих залах сегодня преобладала эта же тема. Чему ж удивляться-то! Население Пармы процентов на семьдесят состояло из бывших сидельцев. Даже женщины большей частью попадали сюда с женских зон – в первую очередь с ближайшей, той, что в ста сорока километрах от Пармы… Другой типичный способ пополнения женского населения поселка – отпуска. Поднакопит деньжат мужик, год провкалывавший на лесопилке, маханет летом в Сочи, сойдется там с какой-нибудь тоскующей бабенкой из Кинешмы и прочих Великих Лук, та и переезжает к нему. Ясно, что Москву или Питер женщины на тайгу не меняли даже при самой жгучей любви, подобный случай поселок знал только один, да и то столичная штучка выдержала лишь полтора года среди лесов, комаров и местных нравов…
