Заходящее осеннее солнце золотило массивные стволы деревьев, венчавшие вершину одного из косогоров графства Суссекс.
Издали доносился глухой ропот морских волн, который смешивался с жалобным стоном сентябрьского ветра. По узкой тропинке на вершине косогора ходила взад и вперед молодая женщина в трауре, не сводя глаз с пылающего небосклона и блестевшего красноватым светом моря. Между кустами бегал мальчик лет семи, лишь иногда останавливаясь, чтобы сорвать желтые цветы, которые уже через пять минут топтал ногами. Из труб хижин, теснившихся в долине, поднимался дым, оживляя этот суровый ландшафт. На извилистой дороге, ведущей к горе, стоял небольшой фаэтон, запряженный парою резвых лошадок, ожидая гуляющих на вершине людей. Экипаж был тут около часа, а груму уже надоело ходить вокруг него и прислушиваться к полету куропаток да к изредка раздававшимся в лесу выстрелам какого-нибудь охотника.
– Когда ты поедешь домой, мама? – спросил ребенок, подбегая к матери.
– Скоро.
– Я так устал…
– Мой Руперт!
Молодая женщина нежно положила руку на плечо мальчика, продолжая всматриваться туда, где солнце исчезало за морем.
– Дитя мое, доктор Персон говорит, что тебе нужно больше двигаться, поэтому-то я и привезла тебя сюда. Побегай еще, мой милый… побегай.
– Я не люблю бегать… Давай, мама, играть в лошадки.
Мать глубоко вздохнула и, покрепче стянув шаль вокруг талии, приготовилась выполнить просьбу ребенка. Это была женщина довольно высокого роста, но очень деликатного телосложения, причем поразительно хорошенькая. Ее большие, ясные голубые глаза были прекрасны, хотя им и недоставало выразительности, а маленький тонкий носик, рот, который далеко не свидетельствовал о силе характера, и длинные светло-русые волосы делали ее весьма привлекательной, хотя строгий ценитель мог бы сказать, что такое лицо скорее подошло бы кукле, чем одушевленному существу. Молодая женщина еще сильнее стянула шаль, завязала ее концы и, вручив их сыну, начала бегать по косогору, в то время как мальчик погонял ее слабым, визгливым голосом – он называл это игрой в лошадки.
Она бегала довольно медленно, но все же достаточно живо для того, чтобы ребенок был доволен. Вскоре, однако, у нее перехватило дыхание, она остановилась и прижала свои маленькие, обтянутые перчатками руки к сильно бьющемуся сердцу. Мальчик продолжал дергать концы шали.
Вдруг прямо перед ней на тропинке показался мужчина, которого она не видела вот уже восемь лет. Лучи угасающего солнца освещали его смуглое бледное лицо, отражались в карих глазах, и огромная тень легла на склон холма.
– Капитан Вальдзингам! – в ужасе воскликнула молодая женщина.
– Леди Лисль, – сказал новоприбывший, снимая шляпу.
Осенний ветер взметнул пряди черных волос капитана и бросил их на его низкий лоб. Он был красив, но его мрачная красота носила весьма своеобразный характер: правильные, но резкие черты лица, смуглая кожа, а карие глаза казались совершенно черными из-за густых и темных ресниц. Высокого роста, широкоплечий и сильный, он опирался на трость с золотым набалдашником. Встреча эта, очевидно, не удивила его, и на его лице не отражалось ничего, кроме легкого оживления.
После минутного молчания он проговорил:
– Я прочел в одном журнале, что он умер.
Леди Лисль кинула на него полуудивленный-полуиспуганный взгляд и пробормотала:
– Я думала, что вы в Индии.
– Я прочел в газете о его смерти. Я пил пиво и играл в бильярд в одном из калькуттских клубов, когда один из друзей подал мне какую-то английскую газету, и, хотя я редко читаю прессу, начал ее листать. Таким-то образом я и узнал о смерти сэра Реджинальда Лисля, владельца Лисльвуд-Парка в графстве Суссекс, двадцати девяти лет от роду… На другой день «Дольгуз» поднял паруса, и я отправился вместе с ним.
– Так вы меня лю…
– Я всегда любил вас… а теперь люблю еще более прежнего.
Он схватил маленькую ручку леди Лисль и прижал ее к губам, но мальчик снова начал дергать мать за шаль и громко закричал:
– Кто этот господин, мама, и почему он целует твою руку? Почему он говорит, что любит тебя, ведь он не мой бедный папа!
Капитан Вальдзингам наклонился к мальчику и внимательно посмотрел на него, повернув к свету его бледное, болезненное личико.
– Вы похожи на вашу маму и лицом, и характером, сэр Руперт Лисль, – произнес он. – И поэтому мы будем хорошими друзьями, и я буду играть с вами в лошадки.
– Тогда я буду любить вас, – ответил ребенок.
– Вы удивились, увидев меня, леди Лисль? – обратился капитан к молодой женщине. – А между тем мой приезд объясняется вполне естественными причинами. Я прочел, что сэр Реджинальд умер, и на другой же день отправился в Англию. Прибыв в Довер, я навел справки и узнал, что вы все еще живете в Лисльвуде. Я поехал к вам, даже не заглянув в Лондон. В замке мне сообщили, что вы отправились кататься на пони… Ну я и пошел прямо сюда.
– Почему же именно сюда?
– Как, вы не догадываетесь?.. Потому что мы расстались на этом самом косогоре, и тоже в сентябре, восемь лет тому назад… Я решил, что вы иногда посещаете это место.
– Вы будете жить с нами, в замке?
– Нет, я остановлюсь в гостинице «Золотой Лев», но буду ежедневно приходить в парк. Если же я остановлюсь у вас, это может стать предметом сплетен.
– Вы правы.
Ей так редко приходилось принимать решения – обычно их принимали за нее, – что ее постоянно было нужно наталкивать на самые простые мысли.
– Я видел на дороге ваш экипаж и узнал ливрею дома Лисль, – продолжал Вальдзингам. – Не подвезете ли вы меня?
– Подвезем… Если хотите бывать у нас, то запомните: мы обедаем в семь часов. Теперь, должно быть, уже более семи, но я почти всегда заставляю себя ждать… Идем, Руперт.
Она взяла мальчика за руку, и все трое начали спускаться с горы.
– Вы говорили, что рады видеть меня, – вдруг сказал он, ударив тростью по ветвям деревьев, – а между тем в вас вовсе не заметно радости.
– Вы испугали меня! Вам бы следовало предупредить меня письменно о вашем приезде… я ведь слабая женщина.
– Это верно, – ответил капитан со странной, почти презрительной улыбкой. – У вас всегда было слишком мало сил… и для борьбы, и для страданий. Простите меня, леди Лисль, одному Небу известно, коренится ли причина этого в вашей душе, или в вашем теле. Порой я даже спрашивал себя: а есть ли у нее душа?
– Вы по-прежнему жестоки, Артур, – проговорила она, и ее большие голубые глаза наполнились слезами.
– Прикажите вашему сыну идти к экипажу, а мы с вами немного пройдемся.
Леди Лисль выполнила его просьбу, и мальчик бросился бежать к фаэтону, на козлы которого и вскарабкался, сев рядом с грумом.
– Клэрибелль, – начал капитан, волнуясь, – знаете ли вы, что в течение всех тех лет, что провел вдали от вас, в Индии, я молил Бога послать нам эту встречу? Грешная просьба, не так ли? Она равносильна просьбе о смерти человека, который никогда не делал мне зла. И все-таки она услышана… может быть, к моему несчастью… Это была молитва страстно любящего человека – сумасшедшего, отчаянного, ослепленного, так молятся разве только язычники. Сколько раз говорил я самому себе: «Если даже она будет нищей и я встречу ее на улице или если она будет лежать на больничной койке, покинутая и презираемая всем светом, я и тогда женюсь на ней… женюсь, где бы и какой бы ни нашел ее». И это так же верно, как то, что свет нисходит с неба… В течение восьми лет повторял я эту молитву и этот обет. Бог внял моей мольбе – и вот я снова здесь.
