Пограничник поднял шлагбаум, и мы переехали из Грузии в Грузию. Стало так тихо, что мы остановились. Та же Кура плыла слева. Она была не та же, как и мы. Она была – выше. Нам еще предстояло привыкнуть к себе. С некоторой глухотой, разминая ноги… Заграница – это где живут другие люди, не мы. Здесь других не было, но как бы и нас – не было. Никого не было. И небо и зелень стали другого цвета, хотя не могли они быть другого. Другого света они стали. Такой остановленный свет бывает только осенью, когда пробуксовывают мгновения и вдруг чувствуешь, оказавшись впервые, что уже бывал в таком времени и пространстве, именно в этом, в котором ни разу до того не был. Не был, но бывал. Ощущение того света.
До осени было далеко посреди июля. Тот свет был ближе.
.........................................1
Мы были так же посторонни, как белая нить истребителя в небе. Другая планета. Пришельцы. Скитальцы. Не странно ли, что «скит» и «скиталец» – однокоренные слова?
Как, однако, там? Не те же ли там проблемы? Перенаселение, Мальтус, экология? Если, по Данту, в чистилище еще надо попасть, и даже ад – для души еще своего рода карьера, и толпа топчется у Стикса, не допущенная ни туда, ни сюда (все люди, не исполнившие своего назначения…), то какова же толпа эта на наш четырехмиллиардный мир? Избранным не пройти к перевозу… Гениально прозрел современный бард: «И огромный этап, тысяч пять, на коленях сидел…»
…У одной парикмахерши на днях умерла мать. Она очень плакала по маме. И снится ей мама. «Только не плачь, прошу, – говорит мама, – мне и так очень тяжело». «Как – тяжело?» – естественно интересуется дочь. – «Здесь очень сурово». – «Как сурово? – интересуется дочь. – Может, тебе чего туда послать?» – имея в виду теплые вещи и продукты. – «Ничего не надо. Здесь все есть, все справедливо. Только очень сурово».
Беседа воспроизведена дословно. Что поймет современный человек под словом «сурово» здесь и что поймет он – там? Не нравственная ли норма человека сурова человеку современному?
Как, однако, там?
А вот так. Отчасти вот так, как здесь, где за границей Грузии оказалась Грузия же, где та же река и те же горы потеряли имена как принадлежность нам. Нам здесь принадлежал лишь арбуз, привезенный с собою, – мы его остужали в реке и упустили. Теперь и он не наш, уплывал от нас, домой – он от нас сбежал. Нам принадлежал укус слепня, слепо обозначившего, что что-то, не знаем что, или кого-то, не знаем кого, мы на том свете, ставшем для нас этим, раздражали.
Мы ехали дальше, но это уже мало что меняло. Мир за границей, однажды нами пересеченной, был ровен и светел, однороден, односоставен. Менялись очертания скал, породы рощ, цветы полян, и – ничего не менялось. Словно один и тот же мир поворачивали с разных сторон перед нашими глазами, а не мы на машине ввинчивались в новый серпантин. Воля наша была условна. Отнюдь не сами меняли мы окружающее пространство. Оно подсовывалось, отодвигалось, поворачивалось к нам и от нас – мы стояли. Не было ни воли, ни произвола. Здесь было сурово.
Не так сурово, а так сурово. Здесь почему-то вставал вопрос, снятый человеческим общежитием, где ты всегда – по отношению к другим, вопрос: кто ты такой? Кто ты такой, что сюда пришел?
Куда – сюда? Здесь было как там. Мы въезжали, под нас подкатывало, мы приближались, на нас надвигалось… И вот мы обнаружили, что стоим и дальше, по-видимому, не едем. Что это?
Родина Руставели.
Не стану утверждать, что я повторял знакомые мне с детства строки. Есть особая убедительность в имени поэта, и не читанного тобою. Ухо услышит звук, соответствующий чьему-то имени, сто раз, и в нем не будет имени. Но стоит раз произнести его человеку знающему, что оно значит, знающему на высоте собственной любви, как вы и услышите и поверите. Слово «Руставели» слетает с уст грузина именно таким убедительным образом. Вы уже не сомневаетесь. Вам не обязательно проверять.
Так вот где он жил!.. То ли он жил в раю, то ли вы в аду, то ли место таково, что могло послужить столь высокому рождению, то ли поэт таков, что возвысил его до своего зрения, и природа потом вынуждена была соответствовать уровню своего запечатления – стала такой? Нет, однако, сомнения, в силу пограничных или каких других обстоятельств, что природа здесь осталась в том состоянии, в каком была при нем. Его – нет. Он давно ушел в мир еще более тот, чем этот. Мир замер, провожая его взглядом, да так и остался на месте, на этом месте.
«Мир – лишь миг», – сказал друг, возможно, цитируя. Миг этот проскочил между Руставели и нами – мы стояли с ним в одном мире. Миг этот – простирался. «Он лишь взмах ресниц мгновенный…». Мы стояли, боясь сморгнуть.
Соринкой в глазу застряла турбаза, остальное было так же, лишь на его взмах ресниц позже. И отворотясь от турбазы, видели мы.
И не сразу скажешь, в чем тут дело. Красивое, конечно, место. Но – не в этом.
Несколькими гигантскими отвесами, очень музыкально восставшими в пространстве, противоположный берег уходит в небо, подавляя окрестность. Он – желт. А сейчас, в лучах закатных, – золотист и розов. В нем чернеют дырки, отсюда почти точки. Так и у нас на речках бывает обрывистый берег испещрен гнездами ласточек, они стремительно ныряют в них, с криком вылетают, чудом не сталкиваясь, стригут пространство на многие треугольники. Это – жизнь.
Здесь нет ласточек. Если бы они были, то это были бы уже орлы, орлы бы показались отсюда меньше ласточек. Масштаб – вот что гипнотизировало. Вы не знали, какое это, – то, что у вас перед глазами. То есть масштаба не было.
И оно молчало. И вы молчали. Молчали не от потрясения, восхищения или еще какого-либо подобного словесного чувства, которое потом словами или возгласами разряжается, не оттого молчали, что как бы на время утратили дар речи, потрясенные. Молчали оттого, что слов здесь и не было. Или их здесь однажды не стало…
Когда-то здесь был монастырь. То есть эти дырки – входы в пещеры, в кельи. Это вам объяснят, когда наутро, после зарядки и манной каши, поведут через реку на экскурсию. Он был основоположен, и он быстро рос, превращаясь в пещерный город невиданного в истории размера. Храмы и хозяйственные службы, кельи обширные и с удобствами, и схимнические, недоступные, все выше и выше, лестницы и переходы, выдолбленные в скале и висячие, террасы, галереи и мосты… Духовный оплот и сердце Грузии в упоительное для Грузии время, связанное с именами Тамар и Шота.
