Двадцатидевятилетний мужчина сидит за столиком в Итальянском кафе на Чистопрудном бульваре. Зачем он сюда завернул? Такие названия немного раздражают. Настоящие итальянские кафе находятся в Италии, не так ли. За окном кусок подмороженной улицы, люди, дома, деревья. Верхние ветви лежат на своих местах в синем небе. Все, как и должно быть – ноябрь.
Странно, что он, Максим, сидит за столиком в этом сверхдорогом, неоправданно дорогом кафе, где ни одна вещь не стоит тех денег, которые за нее берут (вы можете называть свое кафе как угодно). Вернее, все нормально: сидит себе человек – прилично одет – ест тирамису (итальянское пирожное, приготовленное в Подмосковье), сладкий брусочек – триста рублей, пьет кофе – ну, положим, вкусный, но двести пятьдесят рублей за далеко не бездонную чашку просто хорошего кофе, и ничем не привлекает к себе внимания. Вот только если знакомый зайдет – будет странно: «Как: ты? Здесь?..»
Придется придумать, наверное, что он кого-то ждет. Или, что надо встретиться с другом – недалеко, в двух минутах ходьбы. Забежал перекусить – а то заморить червячка за весь день времени не нашлось. Да, у него встреча с кем-то близким, в двух минутах ходьбы отсюда, чтобы купить еще кое-чего к столу, за которым вечером соберется целая толпа… А как же иначе? Максим не может быть просто один в такой день… Ему надо будет изобразить торопливость, радостную ажитацию, посмотреть на часы, быстро допить кофе, оглядываясь в поисках официанта, недоесть пирожное, расплатиться, сказать «ну, мне пора… сам (или сама) понимаешь»…
«Конечно», ответит Максиму знакомый или знакомая. «Беги праздновать. И еще раз – с днем рождения»…
Вот, вступил в воображаемый разговор …
А так – все спокойно. Через полчаса он станет на год старше. Интересно, что может случиться?
Разве что войдет девушка. Раскроет створки дверей, создаст на мгновение клубы пара. Оглядится. Так. (Он мельком оглядит ее.) Она в беличьей шубе до пят (фигура еще не понятна, очевидны только стать и рост примерно метр семьдесят), довольно большая кожаная сумка через плечо (сейчас такие модны) и шляпка – внимание – с вуалью! Он уже мысленно наговорил ей грубостей (грубых колкостей) насчет шляпки. Всё мысленно. Эти черные узелки на вуалях – он вспомнил о воронах, виденных на бульваре: они сеткой садились на кроны…
А девушка осмотрелась и подходит – леденящее чувство – (что ей надо?.. он ее знает?..) – и вроде бы недовольно спрашивает:
– Может быть, это с вами я должна сегодня встретиться?
Такого развития событий Максим не допустил бы даже во сне. Даже испуг исчез. Что за «Мастер и Маргарита»?
– Ну, мне так и стоять? Или уйти? – она сняла шляпку с вуалью, открылось изумительное лицо с серо-голубыми глазами, и он понял, что если сейчас не разрешит ей сесть, она заплачет, и опять испугался.
– Садитесь, конечно, – он встает, помогает ей освободиться от шубы (оценивает фигуру – «блестяще!»), вешает шубу на вешалку; возясь рядом с девушкой, чувствует, что кожа ее щек, губ, век охлаждена, восхитительно охлаждена уличным воздухом…
– Я должна была встретиться с одним на «Третьяковской». Но он не пришел, – сообщает она, деловито извлекая из сумки косметические мелочи и раскладывая их на столе. – Или я не туда приехала? Станция метро «Третьяковская» – это ведь тоже оранжевая ветка?
– Да.
– Хотя – какая теперь разница? – она хмыкает, оглядывая себя в зеркальце.
– И вправду, – говорит Максим. И смеется.
Потом начинается период ресторанов, цветов и кафе, коротких прогулок по морозу и провожаний ее до подъезда многоквартирного дома.
В тот первый день он не сказал ей о дне рождения, и позже придумал историю, заготовил «на случай»: если она поймет как-нибудь, что встретились они на его тридцатилетие, и спросит, не собирался ли он отпраздновать эту круглую дату, он ответит, что да, собирался, но с ее появлением забыл обо всем, вернее, не забыл, конечно, а просто не поехал в ресторан, где поджидали друзья, предпочел бродить с нею по морозным улицам. Плохо придумывать ложь там, где, как ты решил, все уже идет по-настоящему и «блины комом» закончились; она – тоже, конечно, не идеал, но и он, и он – человек тяжеловатый, так что, куда же без юмора даже в «настоящем», говорит он себе, слушая, как три недели спустя Милена (дурацкое имя! – только бы не ляпнуть!) в очередном кафе характеризует свою сумку:
– Безразмерная. Знаешь, как называется?.. Модель «От гондона до батона».
Он немного медлит, потом начинает безудержно смеяться. Посетители кафе оборачиваются. Она улыбается, не спуская с него цепкого голубовато-серого взгляда.
Она… и грубые шутки в общественном месте… безумная… но ему нравится… Тут он понял: такая ему всегда и была нужна.
Не путать с эксцентричностью, удобной для прикрытия убожества. Милена не дура, не-ет, далеко не дура. Пример. Он недавно совсем обнаружил книги Фриша и очень возгордился своим новым знанием, особенно, когда выяснил – девяносто восемь процентов из его «ученого» окружения Фриша не читали, и как-то щегольнул перед Миленой парой историй из «Гантенбайна», на что она, не перебивая, после того, как он их рассказал, выдала:
– Из этой книги мне запомнился пассаж, – и, не прикрывая глаз, без интонаций, процитировала, будто прочла строки на его лице: – «Это как провалиться сквозь зеркало, больше ты ничего не помнишь, провалиться как сквозь все зеркала, а потом вскоре мир снова складывается воедино, словно ничего не было. Ничего и не было».
Максим смотрит на нее почти испуганно.
– У меня мама – корректор. Я даже иногда помогаю ей вычитывать тексты. Это семейное. …
Итак, он может ею гордиться. Может идти по улице, она прижимается к его плечу, и все (ну, многие) оборачиваются. Может материться вместе с нею, а потом цитировать Фриша. Может… Да, надо познакомиться с мамой.
Милена – своя в доску, простая, интеллигентная по-настоящему и – красивая. На что он точно никогда не рассчитывал. Сопоставима с его матерью в молодости… Стоп. Прочь, неудобные мысли. Назад, в тайник.
Но вот смотри: ты же не дурак. Вот подумай: что ты для нее? Чем ты ее?.. Необычное знакомство опустим. Случайность… то есть, их же нет… Ты в Бога веришь? Еще один неудобный вопрос с невнятным ответом. Вернее, так, Максимушка: поспеши заверить себя – верю, верю, конечно, верю. Аминь.
