– Режь его, – сказал Машина. – Режь, а я посмотрю. Хочу увидеть, как льется кровь. Не заставляй меня повторять дважды.
Джордж Старк. Путь Машины
Жизнь человека – его настоящая жизнь, а не просто физическое существование – начинается в разное время. Настоящая жизнь Тэда Бомонта, мальчишки, который родился и вырос в Риджуэйской части Бергенфилда, штат Нью-Джерси, началась в 1960-м. В том году с Тэдом произошли два события. Первое определило всю его жизнь; второе едва ее не оборвало. Тогда Тэду Бомонту было одиннадцать лет.
В январе он написал короткий рассказ и отправил его на конкурс начинающих писателей, организованный при поддержке журнала «Американский тинейджер». В июне пришло письмо от редакции журнала. В нем говорилось, что за участие в конкурсе Тэд получает поощрительную грамоту в номинации «Художественная проза». Также там было сказано, что жюри присудило бы ему полноценное второе место, если бы в сопроводительной записке к рассказу он не указал свой возраст – до настоящего «американского тинейджера» ему не хватало еще двух лет. Тем не менее, писали редакторы, его рассказ «У дома Марти» оказался на удивление зрелой работой, с чем его и поздравляли.
Сама грамота пришла через две недели. Ее прислали заказным письмом. Имя Тэда было вписано в грамоту столь витиеватыми готическими буквами, что он едва смог их разобрать. Внизу стояла золотая тисненая печать с логотипом «Американского тинейджера»: силуэты двух танцующих подростков – мальчика с короткой стрижкой и девочки с длинным хвостом.
Мама крепко обняла Тэда – тихого, серьезного мальчика, который всегда был чуть-чуть не от мира сего и часто путался в собственных ногах, – и осыпала его поцелуями.
Отец совершенно не впечатлился.
– Если он так хорош, чего ж ему не дали денег? – пробурчал он из глубины своего мягкого кресла.
– Глен…
– Ладно, проехали. Может, наш Эрнест Хемингуэй сгоняет отцу за пивом, когда ты прекратишь его тискать?
Мать ничего не сказала… но сходила в багетную мастерскую, заказала рамки для письма и для грамоты, заплатив за них из своих денег «на булавки», повесила их над кроватью в комнате Тэда и показывала всем и каждому, кто приходил к ним в гости. Тэд когда-нибудь станет великим писателем, говорила она. Она всегда знала, что Тэд рожден для великих дел, и вот оно – первое доказательство. Тэда все это смущало, но он очень любил свою маму и поэтому ничего ей не говорил.
Но смущение смущением, а в одном мама все-таки была права. Тэд не знал, сможет ли он стать великим писателем, но каким-то писателем он обязательно станет. Кровь из носу, но станет. Почему бы и нет? У него хорошо получается. И самое главное, ему это нравится. Когда приходят нужные слова, это действительно кайф. И они не смогут вечно отказывать ему в деньгах. Ему же не всегда будет одиннадцать.
Второе важное событие, произошедшее с ним в 1960-м, началось в августе. Именно в августе его стали мучить головные боли. Сперва они были не слишком сильными, но к началу учебного года слабое, ноющее ощущение в висках и в середине лба превратилось в чудовищные марафоны агонии, во время которых Тэд мог только лежать в комнате с зашторенными окнами и ждать смерти. К концу сентября он уже думал о том, что хочет умереть. А к середине октября боль дошла до той точки, когда ты всерьез начинаешь бояться, что не умрешь.
Приступы этой кошмарной головной боли обычно сопровождались фантомными звуками, которые слышал лишь он один. Звуки напоминали отдаленное чириканье тысячи маленьких птичек. Иногда ему казалось, что он почти видит их, этих птиц – скорее всего воробьев, – целую стаю, рассевшуюся на телефонных проводах и крышах, как это бывает весной и осенью.
Мать повела его к доктору Стюарту.
Доктор Стюарт внимательно изучил его глаза через офтальмоскоп и покачал головой. Потом плотнее задернул шторы, выключил верхний свет и велел Тэду зафиксировать взгляд на белом участке стены. Пока мальчик смотрел, доктор светил на стену карманным фонариком, быстро щелкая кнопкой, так что яркий круг света то вспыхивал, то гас.
– Есть какие-нибудь неприятные ощущения, сынок?
Тэд покачал головой.
– Не чувствуешь слабости? Как будто сейчас потеряешь сознание?
Тэд опять покачал головой.
– Не чувствуешь никаких запахов? Как от гнилых фруктов или жженого тряпья?
– Нет.
– А как насчет твоих птиц? Ты их не слышал, когда смотрел на мигающий свет?
– Нет, – ответил обескураженный Тэд.
– Это все нервы, – сказал отец, когда Тэда выдворили из кабинета в приемную. – Этот ребенок, черт побери, просто живой комок нервов.
– Думаю, это мигрень, – вмешался доктор Стюарт. – В таком возрасте случай достаточно редкий, но не сказать, чтобы совсем небывалый. И мальчик, похоже, весьма… впечатлительный.
– Да, он такой, – подтвердила Шейла Бомонт не без некоторого одобрения.
– Возможно, со временем мы назначим ему курс лечения. А пока что, боюсь, ему надо просто перетерпеть.
– Да, и нам вместе с ним, – сказал Глен Бомонт.
Но это были не нервы, это была не мигрень, и это был далеко не конец.
За четыре дня до Хэллоуина Шейла Бомонт услышала, как один из ребят, вместе с которыми Тэд по утрам дожидался школьного автобуса, завопил во весь голос. Она выглянула в окно кухни и увидела сына, бьющегося в конвульсиях на земле. Рядом лежала коробка для завтраков, из которой вывалились сандвичи и фрукты. Шейла выбежала из дома, разогнала испуганных детишек и беспомощно застыла над сыном, боясь к нему прикоснуться.
Если бы большой желтый автобус с мистером Ридом за рулем подъехал чуть позже, Тэд мог бы умереть прямо там, на подъездной дорожке к собственному дому. Но мистер Рид служил в Корее медбратом. Ему удалось откинуть голову мальчика назад и освободить дыхательные пути, прежде чем Тэд задохнулся, подавившись собственным языком. На «Скорой» его отвезли в Бергенфилдскую окружную больницу, где по счастливой случайности в тот день дежурил доктор Хью Притчард, который сидел в приемном отделении, пил кофе и болтал с приятелем, хвастаясь своими мифическими достижениями в гольфе. А доктор Хью Притчард был лучшим неврологом во всем Нью-Джерси.
