fernweh (сущ.) – тяга к дальним странствиям
Мила
Задыхаясь от бега, я сбросила туфли на траву и, не останавливаясь, босиком шла по нашей ухоженной лужайке, пока не выбралась на каменистую набережную и не почувствовала, как прохладные волны ласкают пальцы ног и подол вечернего платья. Я тяжело дышала, пот блестел на коже под полной луной. Легкий ветерок трепал мои длинные волосы, шелестел пальмовыми листьями и короткими кружевными рукавами платья, но этот рай стеснял меня так же сильно, как поясок «Диор» на талии.
Девятикилометровой пробежки оказалось недостаточно, чтобы избавиться от жгучего чувства, разгорающегося внутри, хотя море, как всегда, сдерживало меня. У меня чесались руки стянуть жемчуг с шеи, разорвать в клочья платье, как это сделали сестры Золушки, но это разрушило бы образ, который я поддерживала так долго, что уже не знала точно, что скрывается за ним. В итоге вместо этого я впилась ногтями с французским маникюром в ладони.
Должно быть нечто большее, чем это. Большее, чем мир за воротами Причалов. Но желание чего-то иного, нежели жизнь в роскоши, раздуло искры вины у меня внутри. Глядя на залив Бискейн, широкую, бескрайнюю тропу, ведущую к безбрежному океану, я чувствовала себя такой же полудрейфующей-полунеподвижной, как буй, что покачивался на воде. Единственная разница заключалась в том, что я плыла по течению в море ожиданий.
Я закрыла глаза и мысленно произнесла: «Je vais bien. Tu vas bien. Nous allons bien. Я в порядке. Ты в порядке. Мы в порядке».
Мне позволили побыть одной всего несколько секунд, прежде чем моей спины коснулся Иван. Он встал так, чтобы рукав его пиджака касался моей обнаженной руки.
– Ты не можешь убежать вот так, Мила. – Русский акцент и напряжение сделали его голос грубее.
Мне стало весело, когда я представила мрачного Ивана, преследующего меня по улицам Майами в деловом костюме, но веселье исчезло вместе со следующей волной, омывшей камни.
– Если будешь преследовать меня как маньяк, это кончится тем, что я в тебя влюблюсь, – сухо ответила я.
Он бросил на меня взгляд.
– Ты знаешь, что это моя работа.
Много лет назад папа привез Ивана из одной деловой поездки в Москву. Тринадцатилетняя я считала его, парня на восемь лет старше, самым красивым мальчиком, которого когда-либо видела. Я влюбилась в его акцент и плохое знание английского и унижалась, таскаясь за ним по нашему просторному дому в испанском колониальном стиле.
А теперь он преследует меня.
Одна рука в кармане брюк, другая протягивает маленькую бархатную коробочку.
– От твоего папы.
Я долго смотрела на коробку, прежде чем взять и открыть ее. Голубые серьги в форме сердца. Папа всегда говорил, что сердце у меня нараспашку. Камни были фальшивыми. Он знал, что я никогда не надену настоящие после того как увидела в подростковом возрасте фильм «Кровавый алмаз».
Это был не первый раз, когда он откупался подарками после того, как пропускал важное для меня событие. Вот только теперь я не могла больше отгонять это зарождающееся подозрение.
– Надеюсь, обошлось без растяжений, – говорю я.
Иван бросил на меня вопросительный взгляд.
– Тяжелая работа – рыться в папином ящике с подарками.
Вздохнув, он провел пальцами по светлым волосам.
– Он заботится о тебе, Мила.
– Да уж, в последнее время он демонстрирует это весьма интересным образом.
– Он очень занят, – заметил Иван. – Ты это знаешь.
Я издала неопределенный звук. Мой папа, должно быть, занят сильнее, чем президент, раз не появлялся последние три месяца. Он пропустил два последних праздника, а теперь – мое двадцатилетие.
Каждый год мы обязательно отмечали мой день рождения за одним и тем же столом в одном и том же пятизвездочном ресторане. Папа заказывал стейк. Я улыбалась Энрике, владельцу и шеф-повару, который лично принимал наши заказы с самого моего детства, и меняла папин заказ на что-нибудь более полезное для сердца. Папа должен следить за холестерином. Я бы волновалась, он бы спорил. Но все равно бы сдался.
Сегодня я два часа просидела там с Иваном и своим безупречным отражением в фарфоровой тарелке. То есть до тех пор, пока торжество по поводу чьей-то годовщины за соседним столом не распространилось на все помещение, разбив мою решимость золотым конфетти. Иван болтал с официанткой в баре, когда я сбежала из ресторана и пробежала девять километров до дома.
– Он никогда не отсутствовал так долго, Иван. – Мой голос стих прежде, чем я сказала: «Что-то не так».
Как обычно, с его губ начали слетать одни и те же общие фразы: «так сильно занят», «важная деловая встреча», «бла-бла-бла». Я игнорировала его, наблюдая за одинокой чайкой, парящей над водой. Я завидовала ее крыльям и смелости выпрыгнуть из гнезда, еще не зная, что ты можешь летать. И вот я здесь, заточенная за золотыми воротами от «Диор» со страстным желанием получить папино одобрение.
Я не осознавала, что развернулась и пошла прочь, пока Иван не схватил меня за руку.
– Ты куда?
«Домой», было готово сорваться с уст, но прозвучало нечто совершенно иное, нечто, что потрясло даже меня:
– В Москву.
Действительно ли хладнокровный и собранный Иван Волков побледнел при одном лишь упоминании, или это было плодом моего разыгравшегося воображения? Он отпустил мою руку, его спокойствие приморозило меня к мокрому камню.
– В Москву, – медленно повторил он, будто ослышался.
Я вскинула бровь.
– Столицу России? Место, где я родилась? Там, где…
– Замолчи, – сказал он по-русски. – Зачем тебе в Москву?
– Папа теперь там практически живет. Ты же знаешь, он не следит за холестерином. Что, если он болен и не хочет, чтобы я знала?
– Клянусь, он не болен.
Увидев искренность в его глазах, я поверила ему. Это знание сняло часть груза с моих плеч, но добавило новый.
